Когда струится бархат - Элизабет Чедвик (Англия)

Генрих улыбался и за себя, и за свою дочь. Его улыбка не была натянутой или искусственной, предназначенной придать церемонии больше праздничности. Король улыбался искренне, с глубоким удовлетворением. Адам понял, что монарх, избалованный неограниченной властью, сейчас по-настоящему рад видеть, как подданные-бароны признают Матильду его наследницей, и неважно, что этому немало способствовали неутомимые увещевания Роберта Глочестерского. Баронов, конечно, вынудили согласиться на присягу, но и сам Генрих ответил согласием не искать для дочери жениха-иностранца, не получив одобрения своих вассалов. Однако чего на практике стоили подобные клятвы? Для короля это просто способ получить отсрочку во времени, после которой он мог без помех нарушить обещание. Когда будет нужно, Генрих выдаст дочь за того, кого сочтет подходящим претендентом. Теперешняя улыбка короля выдавала уверенность в благополучном исходе.

Праздничный пир начался с шумной церемонии и был обставлен с торжественностью, отвечавшей важности события и собранию всех самых важных людей страны. Адам, как один из мелких помещиков, получил место в дальнем конце зала и вздохнул с облегчением. Он не получал удовольствия от таких сборищ, где процветало лицемерие, и каждый стремился превзойти других в роскоши, ревниво посматривая по сторонам и оценивая свой успех или неудачу. Здесь же можно было получить предательский удар кинжала или столкнуться с хитроумно и коварно устроенным оскорблением.

— Эй, друг, уж мог бы и побеседовать со мной, ведь я готов либо обвенчать тебя с Хельвен, либо совершить богослужение на твоих похоронах! — жалобно протянул за плечом Адама чей-то низкий приятный голос.

Адам обернулся и увидел улыбающегося молодого священника, только что протиснувшегося к помосту и усевшегося рядом с ним. Неожиданно Адам понял, что улыбается в ответ.

— Джон! Не ожидал увидеть тебя здесь!

— Видно, графу Лейчестерскому после принесения присяги срочно понадобилось исповедоваться в грехах, — засмеялся второй сын Гийона, носивший, кстати, такое же имя, как и отец. Во избежание путаницы дома его чаще называли именем святого, в день которого Джон родился. Имя, зарегистрированное в документах, использовалось только в официальной обстановке.

— Исповедаться надо бы почти всем участникам церемонии, — невесело усмехнулся Адам, — а в особенности королю. — Он протянул руку и шутливо провел по выбритой на макушке друга тонзуре, окруженной пышными каштановыми волосами. — Стало быть, ты уже посвящен в духовный сан?

— Еще на прошлый Мартынов день[6].

— Значит, я должен называть тебя «отцом» и разговаривать с подобающим уважением?

Джон засмеялся низким красивым смехом.

— А для тебя это тяжелое испытание? — Подошедшая налить вино девушка-служанка приветливо улыбнулась молодому священнику. Джон улыбнулся в ответ, но даже не заметил, что девушка красива. Не то чтобы он был равнодушен к красивым девушкам — наоборот, в этом вопросе Джон хорошо разбирался, и можно было смело констатировать, что идеалы воздержания и безбрачия писались не для него. Причина отсутствия должного внимания была весьма прозаической: плохое зрение помешало бедняге вообще разглядеть, что за личико склонилось над его кубком. Еще с раннего детства, когда маленький Джон спотыкался о свою кроватку, о корзинки для шитья и наступал на щенков гончих собак вместо того, чтобы обойти все эти препятствия на своем пути, все знали, что ему либо придется стать священником, либо погибнуть во цвете лет.

Адам искоса взглянул на молодого священника.

— Уж не собираешься ли ты прочитать мне проповедь?

Джон сузил близорукие глаза, пытаясь разглядеть еду на блюде перед собой — угря, тушенного в травах и вине, — и ответил вопросом на вопрос.

— Ты знаешь, почему мой господин Лейчестер из нескольких кандидатов на должность домашнего капеллана выбрал именно меня?

Адам молча покачал головой.

— Потому что знал: я не стану донимать солдат проповедями за каждый мелкий проступок. Мужчины никогда не откажутся от азартных игр, их не заставишь воздержаться от упоминания имени Господнего по пустякам, бесполезно и запрещать вступать в связи с чужими женами, а потом по этому же поводу устраивать поединки. Вряд ли они станут обращать особое внимание на блеяние сладкоречивого попа, для некоторых настолько молодого, что годится им во внуки. Вероятно, я мог бы призывать на их головы огонь небесный и разные проклятия, но решил приберечь проповеди для серьезных грехов — например, убийств.

Адам резко взглянул на Джона. Какими бы подслеповатыми ни были его глаза, в них ясно угадывалась убежденность в собственной правоте.

— Значит, ты мне веришь? — Адам горько усмехнулся. — Больше никто не верит.

— Это не так, — возразил Джон. — Как известно, пустая повозка всегда грохочет громче. Если ты заметил, недоверие и критика идут только со стороны клана де Мортимеров. Не переживай, Адам, не каждый желает тебе зла. Вонзить тебе нож в спину — это всего лишь мечта Варэна де Мортимера. — Молодой священник положил в рот кусок тушеного угря, задумчиво пожевал и продолжил: — Я видел Варэна де Мортимера в начале весны, когда возвращался из Парижа, где проходил обучение. Он был среди участников соколиной охоты. Их группа встретилась нам на дороге, и, кстати, там был Уильям ле Клито.

— Среди каких участников? — Адам порывисто схватил рукав шерстяной рясы Джона.

— Там было много молодежи, в основном из окружения французского двора, как мне показалось. Не думаю, что выезжать на соколиную охоту в компании Уильяма ле Клито предосудительно само по себе. Все зависит от того, о чем ведутся разговоры, но я этого не слышал. — Джон потянулся за куском сдобного белого хлеба, испеченного специально по случаю сегодняшнего торжества. — Еще я видел Ральфа.

— Что, с ними?

— Нет, на следующий день возле Лес Анделис. Он бродил возле водяного желоба, очевидно, дожидаясь кого-то. Я бы его не узнал, сам знаешь, какое у меня зрение. Но мой конь хотел пить, а Ральф оказался слишком близко, я просто не мог ошибиться. Он явно был не в восторге, что его узнали, но не только потому, что с ним была какая-то женщина, а я все-таки прихожусь Хельвен братом. — Джон с хрустом откусил корку хлеба и запил ее добрым глотком вина. — Он попросил меня никому не рассказывать о нашей встрече, сказал, что выполняет личное поручение короля. Я поверил. Какие у меня тогда могли быть причины ему не доверять?

Молодой священник снисходительно улыбнулся, почувствовав нарастающее напряжение собеседника.

— Не волнуйся, король об этом знает. Вчера вечером, как только понял важность этого события, я рассказал обо всем моему лорду Лейчестеру. А он без промедления доложился Генриху. Так что, даже если ты не выиграешь ваш суд-поединок, не все будет потеряно. Теперь Варэн де Мортимер под подозрением.

— Разве руку победителя не направляет Божественное провидение?