Багамарама - Боб Моррис

— Блондинка сидела за рулем?

— Так мне сказала Джастин.

Концы с концами не вяжутся. Из того, что Тиффани Сен-Джеймс рассказала Педерсону, я понял, что фотограф сам предложил ее подвезти.

— А Джастин с инспектором уже успела поделиться?

— Знать не знаю. Вряд ли. Нет у нас, простых людей, такой привычки — к полицейским ходить. Обычно все наоборот происходит.

Девушка в голубом передничке вышла в зал и позвонила в колокольчик. Гости направились в столовую. Дама на телефоне даже не собиралась закругляться.

Я спросил Пиндла:

— Как он вам?

— Кто? Педерсон, что ли? О, этот в порядке. Играет по правилам. Греха на душу не возьмет. А вот ссориться с ним не советую. — Мистер Пиндл забрал у меня пустой бокал, заменив его свежей порцией джина. — Да вы же и сами старинные знакомцы, в футбол-то вместе гоняли небось.

— С кем?

— С ним, голубчиком, с кем же еще.

— Педерсон играл в футбол?

— Ну да.

— Где?

— Да как и вы, во «Флорида Гейторс». Примерно в то же время, насколько я от него слышал.

— Он утверждает, будто мы вместе играли?

— А ему и утверждать незачем, я и так знаю. Помню, как парня провожали. Лет двадцать назад. Даже в газете статья была. Это ж сенсация, когда мальчишка с острова играет в знаменитой университетской команде.

— А вы, часом, не путаете?

— Да куда там. Сами у него и спросите, — посоветовал мистер Пиндл. — Вот, кстати, и он, легок на помине.

Я обернулся: Линфильд Педерсон шел прямиком к бару. Он успел сменить душный костюм с галстуком на простую белую футболку и шорты защитного цвета. Полицейский отнюдь не светился от радости. Вернее сказать, был зол как черт.

— Принесла же нелегкая, — пробормотал я.

— Я сейчас кое-кому такую нелегкую устрою, он у меня сразу запоет, — сказал Педерсон. — Разговор есть.

— Ну и когда ты собирался рассказать мне про эту вашу хренотень?

Мы вернулись в коттедж, где и состоялась эта беседа. Впрочем, говорил в основном Педерсон, а я слушал, как он изливает на меня потоки негодования — мол, я вовремя не рассказал ему о звонках неизвестного, который требовал за Барбару и лорда Дауни ни много ни мало два миллиона долларов.

— Да я сам только что узнал, еще и очухаться не успел.

— Ага, а потому заскочил в бар хорошенько набраться, а уже потом, отобедав и пропустив коньячку под десерт, конечно же, непременно поставил бы меня в известность.

— Я ждал, когда освободится телефон. Здесь, знаете ли, второго нет.

— Ты что, собирался мне позвонить?

— А кому же еще?

Педерсон хитро прищурился:

— А ты, я смотрю, мастак на уклончивые ответы. Я уж было попался.

Он извлек из нагрудного кармана зубочистку, пожевал ее и прибавил:

— Ладно, положим, что так. Я, конечно, не верю, но пропустим это.

— Спасибо, — сказал я. — Так откуда стало известно про звонки?

— У меня свои источники, — ответил Педерсон.

— Не Кларисса Персиваль, случаем? — поинтересовался я.

— Ишь ты, — сказал он. — Удачная версия.

— Методом исключения вышел. Кроме нее-то некому: я не говорил, подруги тоже. Значит, она. Тоже какой-нибудь кузиной приходится?

— Никоим образом.

Он вскинул брови и улыбнулся.

— Значит?.. — многозначительно протянул я.

— Мы с Клариссой, — сказал Педерсон, — очень хорошие друзья.

— Ух ты, завидую.

— А то.

— А мне казалось, кое у кого есть жена.

— Есть. — Инспектор выдержал паузу. — Моя законная супруга живет в Нассау, ей там больше нравится. И я ее решение вполне одобряю.

— Неплохо устроились.

— Дорого обходится такое удобство — кормлюсь взятками да коррупцией. — Он пошерудил во рту зубочисткой. — Это шутка, Частин.

— Очень смешно, ха-ха, — сказал я. — Ну и какие мыслишки на эту тему?

— В смысле, кто наш похититель?

— Для начала.

— Понятия не имею. Могу только догадываться. Видимо, кто-то, кому понадобились два миллиона долларов.

— Впечатляет, — сказал я. — Потрясающая способность производить логические умозаключения. Небось в Гейнсвилле отличился?

Педерсон молча посмотрел на меня и осклабился:

— Вообще-то у меня логика была основным предметом. Естественно, получил высший балл. — И тут же добавил: — А я ждал и ждал, когда мы про университетские дела вспомним.

— Да я все пытаюсь, никак не выходит. А зачем надо было так долго молчать?

— Не хотелось ставить в неловкое положение, — сказал он.

— Из-за чего? Что я сразу не признал?

— Нет, — ответил Педерсон. — Как раз наоборот. Узнал бы и вспомнил, какую словил от меня зуботычину.

— Ты мне врезал?

— А то! Ты аж в грязь свалился.

— Когда?

— Пожалуй, лет двадцать-то прошло… Ага, почти двадцать два года назад.

— Постой, где ж я тогда был? А-а, на последнем курсе.

— Ага, точно, выпускник. Ну а я тогда новичком был, первогодкой.

— И мячик гонял?

— Бывало дело.

— И в грязь меня свалил?

— Довелось.

— Прости, не помню. Будь другом, освежи в памяти.

— С удовольствием. Ничего, что не помнишь — меня тогда и помнить-то не за что было. Подумаешь, малявка, сопляк зеленый, нас и выпускали-то только для потасовки. Дело было в среду. Выгнали всех на поле перед главной игрой с командой юго-западной Луизианы.

— Мы их всухую уделали: сорок восемь-ноль.

— Ага. Да перед основной игрой против вас малолеток выгнали, нас, значит, чтобы вы поразмялись чуток. Мы с лету начали, хорошо дело пошло. Ты помнишь, один защитник в центр помчался, так и пер, пока очко не забил? Потому что тебя вовремя с дороги убрали. А тренер этот ваш, Скабрежник…

— А, Скабреж…

— Он самый, здорово тебе тогда влетело. Как он разъярился! Все требовал ответа, как ты мог пропустить этого сопляка. Ну а ты что ему сказал, помнишь?

— Не-а.

— Ты сказал: «Да там правый полузащитник больно прыткий — как подскочит! Такой блочище мне влепил». Ты не оправдывался, просто сказал как было.

— И этот правый защитник — ты.