Военное дело Московского государства. От Василия Темного до Михаила Романова. Вторая половина XV – начало XVII в. - Виталий Пенской

Учрежденные «сотни» обычно состояли из детей боярских (и их послужильцев) одного «города» (или, по крайней мере, они преобладали), а численность их могла колебаться в довольно широких пределах. Так, согласно росписи «сотен» Государева полка в Полоцком походе, «сотня» князя Дм. Хворостинина насчитывала 4 стольников, 1 стряпчего, 7 жильцов (придворные чины. – В. П.), 15 выборных детей боярских, 15 детей боярских дворовых и «з городов» (надо полагать, что вместе с придворными они были младшими начальными людьми в «сотне»), 127 псковских помещиков и 30 ярославских детей боярских – итого 200 человек (надо полагать, без учета послужильцев). Другая «сотня», во главе с князем Ф. Татевым, имела 1 стряпчего, 3 жильцов, 10 выборных детей боярских, 7 дворовых и 133 городовых сына боярских новгородской Водской пятины – итого 154 человека (и снова без послужильцев)[271]. Можно предположить, что создание «сотен» в составе «полков» стало, с одной стороны, следствием завершения формирования характерной оборонительной тактики, которой придерживались в полевых сражениях большие русские рати (об этом дальше), с другой же – ответом на рост численности «полков»-«дивизий». И в таком случае те самые «гуфы», о которых упоминают польские источники в описаниях сражений с русскими, – это и есть те самые «сотни».

Делились ли «сотни» внутри себя на более мелкие единицы – вопрос остается открытым. Имеющиеся в нашем распоряжении источники об этом умалчивают, хотя в этом в принципе нет ничего невозможного (впрочем, даже если и были в составе «сотни» «десятки» и «полусотни», то, скорее всего, они формировались по родственным и территориальным связям). Но вот что касается структуры пехотных подразделений, стрелецких и казачьих статей, приказов и приборов, здесь ситуация более прозрачна. Здесь децимальная организация четко просматривается с самого начала – под 7020 г. (1511/12) в описании неудачного штурма Смоленска в 1512 г. упоминается псковский сотник Хоруза, командовавший псковскими же пищальниками, вызвавшимися попытать счастья в штурме смоленских валов[272]. Если же не брать в расчет набираемых с «земли» пищальников, предшественников стрельцов, для которых существование децимальной организации отнюдь не выглядит чем-то необычным и из ряда вон выходящим, то при создании корпуса стрелецкой пехоты десятичный принцип организации соблюдался с самого начала (возможно, что этот принцип стрельцы и унаследовали от пищальников).

Обратимся к летописному свидетельству. Оно гласило, что «того же лета (7058 г. от Сотворения мира, а по нашему летосчислению 1549/50 г. – В. П.) учинил у себя царь и великий князь Иван Васильевич всея Русии (Иван Грозный. – В. П.) выборных стрелцов ис пищалей 3000 человек, а велел им жити в Воробьевой слободе (опять Воробье-во. – В. П.), а головы у них учинил детей боярских: в первой статьи Гришу Желобова сына Пушешникова, а у него пищалников 5000 человек да с ними головы у ста человек сын боярской, а в другой статьи Дьяк Ржевской, а у него пищал-ников 500 человек, а у всяких у ста человек сын боярской; в третьей статье Иван Семенов сын Черемисинов, а у него 500 человек, а у ста человек сын боярской в сотниках; в четвертой статья Васка Фуников сын Прончищев, а с ним 500 человек, а у ста человек сын боярской; в пятой статье Федор Иванов сын Дурасов, а с ним 500 человек, а у ста человек сын боярской; в шестой статье Яков Степанов сын Бундов, а у него 500 человек, а у ста человек сын боярской…»[273] Следовательно, изначально стрелецкий корпус делился на 500-сотенные статьи/приказы/приборы, которые, в свою очередь, состояли из сотен. Актовые же материалы и свидетельства современников позволяют нам утверждать, что и стрелецкие сотни подразделялись на полусотни во главе с пятидесятниками и десятки с десятниками[274].

Таким образом, в середине XVI в. долгий путь совершенствования организационных и административных структур «классической» военной машины Русского государства был в целом завершен и приобрел более или менее законченные формы, в которых он просуществует по меньшей мере еще сто лет. Разумное сочетание традиций и новаций, гибкость, отлаженная обратная связь, высокий профессионализм командного и административного персонала (в особенности среднего звена), огромный опыт по организации и осуществлению крупномасштабных военных предприятий – таких, как серия смоленских походов в начале XVI в. или казанских походов в 1-й половине XVI столетия, причем опыт основательно отрефлексированный и зафиксированный в разрядной документации, – все это позволило московским государям, располагая меньшими, чем потенциальные противники, ресурсами, добиться серьезных внешнеполитических успехов.

Рассмотрев в предыдущих очерках вопросы, связанные с количественными и организационными аспектами функционирования русской военной машины «классического» периода ее истории, перейдем к характеристике внешних, видимых сторон ее деятельности, ответив на вопрос: «А как бились с многочисленными супостатами государевы полки, какой была тактика и стратегия московских ратей?»

Ответ на этот вопрос на первый взгляд как будто представляется достаточно простым и очевидным – ну вот же, есть свидетельства иноземных наблюдателей, которые вроде бы как описали ратный обычай московитов. И что с того, что сами московиты не оставили нам толстенных военно-теоретических трактатов (или, на худой случай, мемуаров и записок с рассуждениями о том, как правильно воевать)? Вот, к примеру, уже неоднократно упоминавшийся нами Сигизмунд Герберштейн, считающийся авторитетнейшим «московитологом» уже на протяжении пяти столетий (кстати, в 2017 г. как раз и исполнилась пятисотая годовщина со времени первого вояжа Герберштейна в таинственную и загадочную Московию в качестве посла императора Священной Римской империи). Так о чем же писал имперский дипломат относительно ратного обычая московитов? А вот что (заранее просим прощения у уважаемых читателей за обширную цитату): «Готовясь вступить в сражение, они (московиты. – В. П.) возлагают более надежды на численность, на то, сколь большим войском они нападут на врага [а не на силу воинов и на возможно лучшее построение войска]; они удачнее сражаются в дальнем бою, чем в ближнем, а потому стараются обойти врага и напасть на него с тыла». Продолжая свою характеристику дальше, он отмечал, что «при первом столкновении они (московиты. – В. П.) нападают на врага весьма храбро, но долго не выдерживают, как бы придерживаясь правила: «Бегите или побежим мы» …». При этом Герберштейн отметил, что «в сражениях они (московиты. – В. П.) никогда не употребляли пехоты и пушек, ибо все, что они делают, нападают ли на врага, преследуют ли его или бегут от него, они совершают внезапно и быстро [и поэтому ни пехота, ни пушки не могут поспеть за ними]…». Отдельно имперец указал на отсутствие у русских твердых навыков применения артиллерии. По его мнению, «московиты, по-видимому, не делают различия между разными пушками, или, говоря вернее, между их назначением. Они не знают, когда надо пускать в дело большие орудия, которыми разрушаются стены, или меньшие, которые разрушают вражеский строй и останавливают его натиск». Как результат, «города они редко захватывают штурмом и после сильного натиска; у них более в обычае принуждать людей к сдаче продолжительной осадой, голодом или изменой»[275].