Мы. Глубинные аспекты романтической любви - Роберт А. Джонсон

Мы не столь прямолинейны и не осознаем, что ищем. Но, унаследовав те же убеждения, мы живем, стремясь к трансформации, желая озарения, которое придаст жизни смысл и целостность. Мы занимаемся поисками утерянной когда-то души, пытаясь проникнуть в божественный мир. Однако мы не имеем понятия, что представляет собой внутреннее переживание богов на символическом уровне. Как одержимые, бессознательно и импульсивно мы ищем таких переживаний в страстной влюбленности, высвобождая энергию, которая нас порабощает и овладевает нами. Такой восторг вперемешку со страданием - это нечто напоминающее смерть, но в первую очередь это состояние, которое возникает после смерти и называется трансформацией. Здесь смерть и возрождение присутствуют одновременно. Человек умирает в одном мире и остается жить во Вселенной, которая больше, чем сама жизнь. Пока не угасла страсть и сохраняются проекции, человек переполнен переживаниями. Больше того, только их он и ищет.

Тристан верит, что существуют два способа войти в контакт с внутренним миром. Первый - через экстаз и страстные страдания по Прекрасной Изольде. Второй - через физическую смерть и уход из реального мира. Мы, современные жители Запада, сузили возможность выбора: большинство ищет внутренний мир только в накале романтической страсти. Почему?

Частично из-за нашей косности и жесткого дуализма, разделяющего жизнь на физическую - на земле и духовную - на небесах. И катары, и средневековое христианство учили Тристана тому, что земная жизнь - это ничто по сравнению с духовной, которая существует на "небесах", но лишь после смерти.

Наше сознание превратило эту веру в бессознательную идею о том, что духовная сторона жизни существует "где-то там" и представляет собой нечто "запредельное". Она всегда возникает там, где отсутствует Я. Где угодно, только не в "моей жизни". Мы, жители Запада, не можем окончательно поверить, что обладаем способностью чувствовать в себе божественное начало и ощущать духовную жизнь как внутреннее переживание, находясь в потоке событий повседневности. Нам чрезвычайно трудно думать о внешнем и внутреннем мире, в которых одновременно живет человек. Именно поэтому мы пытаемся найти воплощение божественного начала в чем-то или ком-то во внешнем мире. Другая причина непрекращающихся поисков души в романтической любви связана с тем, что человек, выросший в западной культуре, просто-напросто не верит в реальность внутреннею мира. Отсюда неизбежно следует, что непрожитая жизнь, чтобы оставаться бессознательной, должна быть спроецирована на внешний, физический мир. Представитель западной культуры с большим трудом осознает жизнь, не связанную с материальным, внешним миром. Мы рассуждаем о внутренней реальности, о "душе" и "духе", но в действительности не верим в них.

В течение прошлых столетий мы постепенно утрачивали контакт с внутренним миром и его символами, по мере того как наша культура становилась все более конкретной и материалистичной. В этой области произошла обратная эволюция.

Во времена Тристана подавляющее большинство населения Запада рассуждало о "душе" и "духе" как о квазиматериальных сущностях, несколько более эфемерных, чем материальное тело. Им полагалось находиться либо в человеческом теле, либо в другом "месте" - "в чистилище" или "в раю". Люди считали царство небесное реальным физическим миром, а не особым отношением к бытию. Целые века они размышляли о том, каково его место в материальном мире! Спустя несколько столетий, во времена Галилея, было весьма опасно называться астрономом, ибо большинство населения было убеждено, что божественный мир располагается "где-то там", среди звезд и планет. Галилея обвинили в ереси, ибо в телескоп он увидел то, что противоречило этой идее.

С тех пор мы не слишком далеко ушли. До сих пор романтизм остается настоящей религией: мы по-прежнему привносим божественный мир в мир земных людей, в которых влюбляемся. И любой психолог, утверждающий (после наблюдения в телескоп), что божественному миру нет места в романтизме, вызовет раздражение и будет обвинен если не в ереси, то уж наверняка в том, что портит людям настроение.

Теперь, когда мы узнали секрет, раскрывающий смысл "страдания и смерти", нам становится понятно, что "смерть", которая сопутствует романтической любви,- это трансформация, конец старого мира, опаляющее прикосновение к пламени, которое уничтожает прошлое, одновременно давая толчок новой жизни. По существу, романтические страдания ничем не отличаются от мистических и религиозных страданий. Они несут боль, которую испытывают все простые смертные в условиях ограниченной земной жизни, когда происходит рождение нового мира.

Почему же мы получаем огромное наслаждение, читая повествования о несчастной любви? Наверное, потому, что мы стремимся к тому, чтобы они врезались нам в память, хотим лучше понять, что происходит у нас внутри. Между страданием и пониманием существует глубокая связь. Смерть и самоосознание составляют единое целое Европейский романтизм можно сравнить с человеком, для которого страдания, особенно любовные, являются наилучшей формой понимания (йе Кои§етоп1, Ьоге гп 1ке ШехСегп Ш>гШ, р. 51-52).

Страдание - неизбежная часть пути, крторую необходимо пройти, чтобы достичь осознания; это неизбежная цена, которую следует заплатить за столь желанную трансформацию. Мы никак не можем избежать страдания, ни одна попытка не будет успешной, и в результате мы станем несчастными вдвойне, заплатив необходимую цену, но не достигнув трансформации. Здесь в полной мере действует суровый и непреложный закон: трансформация происходит лишь в том случае, если человек готов страдать сознательно. Уклониться от этой судьбы - значит встать на бесконечный путь кармы.

Вот в чем главная причина наших страданий и бессознательной жажды боли: "Мы стремимся к тому, чтобы они врезались нам в память, хотим лучше понять, что происходит у нас внутри".

Однако существует свобода в выборе того, как именно страдать. Большинство совершает этот выбор бессознательно. Поэтому нам кажется, что страдания бессмысленны и только причиняют боль, а романтические отношения замыкаются в заколдованный круг: мы влюбляемся, находим свой идеал, но спустя какое-то время наступает горькое разочарование. Тогда мы страдаем. Мы следуем за своими проекциями в постоянном поиске того, кто заменил бы несуществующий идеал и совершил волшебную трансформацию. Не обнаружив божественного мира там, где искали,- в земной жизни, мы страдаем и впадаем в отчаяние.

Но, сознательно и добровольно принимая страдание, мы приобретаем нечто другое - истинную трансформацию. Сознательное страдание - это переход границы "смерти Эго", добровольный отказ от проекций на других людей, прекращение поисков "божественного мира" в жизни и вместо них - обретение внутренней жизни, наполненной психологическим и религиозным смыслом. Это принятие на себя ответственности за открытие в себе гармонии, новых возможностей, а также за исследование своей психической структуры, которую хочется изменить. Этот болезненный и сложный процесс не проходит без конфликтов, поисков ответа на собственные вопросы, раскрытия двойных смыслов, которые иначе не смогли бы проявиться.

Однако страдание приводит к гармонии, возвышая романтизм и направляя его в божественный мир. Мы совершаем открытие: чтобы обрести этот мир, мы должны умереть не физически, а символически. Наше страдание - это символическая смерть.