О чем шепчут кипарисы - Манессис Корпорон

Дафне показалось, что при упоминании о бабушке на глаза Янни навернулись слезы. Возможно, это от ветра, она не могла сказать определенно.

– Это случилось восьмого июня сорок четвертого года, всего через два дня после высадки союзников в Нормандии. Спасение было уже близко, очень близко, но все же недостаточно… Немцы издали приказ, по которому все евреи на Корфу обязаны были в шесть утра следующего дня явиться на городскую площадь! – Он покачал головой и повернулся к Дафне: – Только представь, каково это, когда кто-то приходит в твой дом, туда, где родились твои предки, где ты каждый вечер готовила ужин, а твои дети играли и засыпали в своих кроватках. Представь: проснуться однажды и узнать, что ты ничего собой не представляешь, ты сам и твоя семья. Это происходило по всей Греции и наконец дошло и до Корфу. Много друзей бабушки и деда бежали в ту ночь в горы, чтобы укрыться в маленьких отдаленных деревнях. Но не моя семья, они остались.

Дафна смотрела на Янни во все глаза, не понимая, как такое могло произойти.

– Но почему? Почему они решили остаться, если знали, насколько это опасно?

– Они не могли уйти, – он снова покачал головой и, заметив чайку вдалеке, долго смотрел, как она скользит по воздуху, а потом взмывает ввысь, красивыми кругами опускается все ниже, резко бросается в воду и выныривает, зажав в клюве рыбу. Через некоторое время он продолжил рассказ: – Они не могли бежать. Дора, моя бабушка, ушла в Палеокастрицу вместе с Эстер, моей мамой, и двухлетней Рэйчел. А мой дедушка и их четырехлетний сын Дэвид остались дома. Рэйчел была очень болезненным ребенком, и в тот раз ее уже долго лихорадило. А в Палеокастрице были хорошие доктора, которым всегда удавалось подобрать ей нужные лекарства. Дора даже не сомневалась, идти или нет. Немцы были очень опасны и жестоки, но евреи научились вести себя тихо и не попадаться им на пути. Они жили так долгие месяцы, надеясь, что войска союзников вот-вот подойдут ближе и немцы покинут остров. Никто не чувствовал надвигающейся беды, но за одну ночь все вдруг изменилось: мир перевернулся, и на Корфу стало опасно. Так что мой дед не мог уйти без жены и дочерей. Он решил остаться, ослушаться приказа и ждать, пока его семья вернется домой.

А на следующее утро, – продолжал Янни, – когда бомбы союзников упали на остров, немцы собрали всех евреев на городской площади. Они привели даже тех, кто был в тюрьмах, больницах и в домах для умалишенных. Все евреи Керкиры, включая беременных женщин, были согнаны тогда на эту площадь. Солдаты обходили один дом за другим, они искали всех: мужчин, женщин, детей, стариков – тех, кто не подчинился приказу. Еще вчера они были процветающими людьми, а сегодня лишились всего, даже своих домов, словно их жизнь ничего не стоила. Только представь, незнакомые люди силой вытаскивали их на улицу, словно зверей из клетки или рыб из моря… – Янни снова повернулся и посмотрел на Дафну. На этот раз уже можно было не сомневаться, почему у него мокрые красные глаза. – Они простояли на пылающем солнце все утро, весь день и весь вечер, не зная, что будет дальше, и не желая верить, что это происходит наяву. Наконец за ними пришли солдаты и всех… всех евреев отправили под замок. Почти две тысячи человек заперли в старом форте. Место, где они гуляли с семьями в Шаббат, стало их тюрьмой. Их держали там без еды и без воды, у них отобрали все вещи, лишили всего, даже… человеческого достоинства. – В этот момент Янни отвел взгляд, закрыл глаза и уронил голову на грудь. Некоторое время он сидел молча, не двигаясь, а потом ему удалось выдавить из себя всего одну фразу: – А потом их отправили в Аушвиц.

Его слова ударили ее будто током.

– Что? – закричала Дафна, вспомнив живописный форт – символ защиты острова, его мощи и безопасности его жителей. – Что ты такое говоришь?

Но Янни не ответил.

– Мой дед и Дэвид… – выдохнул он. Дафна видела, как дрожат его пальцы, с силой сжимающие штурвал. – Они были в ателье, когда пришли солдаты. Они грабили магазины, арестовывали всех, а того, кто осмеливался протестовать, убивали. Дед отказался уходить без жены и дочерей. Солдаты избили его и приказали встать к остальным мужчинам, которых вели как скот, как овец на заклание. Но он не захотел, чтобы Дэвид видел, что с ним обращаются, как с животным, – Янни снова закрыл глаза. – И тогда они застрелили его.

Дафна поднесла руки ко рту, но не сумела сдержаться и застонала.

– Они выстрелили ему в голову. Прямо там, на глазах у сына. И оставили его бездыханное тело на рабочем столе.

– О боже! – всхлипнула Дафна, пытаясь глубоко вздохнуть, но кислород никак не мог проникнуть в ее легкие. Даже если Янни понял, что эта история потрясла ее, он все равно решил продолжать. Судя по всему, он слишком долго носил ее в себе, и теперь ничто уже не могло остановить его. Янни говорил все быстрее, и слова становились все ужаснее.

– Когда моя бабушка вернулась в еврейский квартал, она заметила, что все улицы пусты, и бегом бросилась домой, крепко держа дочерей за руки. В ателье они обнаружили безжизненное тело деда, а Дэвид… его там не было.

Дафна не могла больше сдерживаться и разрыдалась. Слезы ручьями потекли по щекам. Ее сердце сжималось от жалости к маленькому мальчику, его отцу, матери и сестрам, а также ко всему острову, который оказался совсем не таким райским местом, каким она его себе представляла: его история была темной и трагической.

– В тот момент их и нашла Yia-yia: маленькую девочку, мою мать, и ее сестру – на полу, прильнувших к телу своего отца, а их мать, моя бабушка, бегала по улицам и звала своего сына.

– Их нашла Yia-yia? Она там была? – Разве это возможно? Как бабушка могла стать свидетельницей такой ужасной сцены? Дафна не могла поверить даже в то, что она оказалась в тот день на Корфу. Она редко уезжала с Эрикусы. Похоже, Янни почувствовал, что у Дафны возникли сомнения, и, пока она не начала задавать вопросы, он снова заговорил:

– Твоя бабушка тогда только приплыла с Эрикусы и не слышала ни о рейде, ни об арестах. Ей нужно было попасть в еврейский квартал, чтобы отдать долг. Много месяцев назад она задолжала моему деду, но никак не могла расплатиться. И в тот раз у нее с собой была корзинка с яйцами и бутылка оливкового масла. Thea Евангелия надеялась, что дед примет их в качестве платежа, но совершенно неожиданно для себя оказалась в аду. Тогда, встав на колени, она оттащила девочек от холодного, залитого кровью тела отца.

В этот момент Дафне показалось, что она видит кровь и чувствует ее запах. На какое-то мгновение она перестала дышать и прислушалась, не доносит ли ветер детский плач со стороны Корфу?

– А Дэвид? Что с ним случилось?

– Они забрали его… Но твоя Yia-yia пыталась… Она пыталась… – дрожащим голосом повторял Янни. – Она одела мою бабушку, как гречанку, повязав ей на голову свой черный платок и накинув на плечи черный свитер, который сняла с себя. Они укрылись в церкви Святого Спиридона. Твоя бабушка молилась, а моя плакала, сидя на полу и крепко обнимая дочерей. Yia-yia сказала, что им нужно остаться и молиться вместе с ней, и тогда святой Спиридон защитит их. И так и произошло. Они пряталась в церкви больше суток, прислушиваясь к стрельбе и хаосу, царившему за ее стенами. Но ни один немец не вошел в храм. Когда крики и стрельба прекратились, твоя бабушка сказала Доре, что ей нужно остаться в церкви, не выходить из нее и не вступать в разговоры. А сама Евангелия вышла на улицу и побежала к старому форту. Она собиралась поговорить с полицией, сказать, что Дэвид – ее сын, грек, а не еврей, и его забрали по ошибке. Но было уже поздно. Форт был пуст: Juden, как говорили солдаты, сплевывая от отвращения к этому слову, уже увезли. В ту ночь под покровом темноты твоя Yia-yia забрала Дору, мою мать и маленькую Рэйчел с собой на Эрикусу. Сначала моя бабушка отказывалась уезжать, пока не найдется ее сын. Она готова была умереть и продолжала верить, что ее мальчик вот-вот отыщется. Но твоя бабушка ясно дала ей понять, что надежды нет. Дора потеряла не только семью и всех своих друзей, но и Дэвида, и спасти его было невозможно, слишком поздно. Шансов на то, что кому-то из них можно помочь, не осталось.