Академия родная - Андрей Ломачинский

Как большинство обитательниц ЦПХ, Нинка была лимитчица-холостячка. Никого и ничего у неё в этом городе не было, кроме права на работу и на общажную койку. Однако, несмотря на свои тридцать с гаком, она, в отличие от остальных цэпэхашниц, умудрялась бывать на всех театральных премьерах и вернисажах, на всех выставках и концертах. Похоже, её саму такой вот странный быт вполне устраивал. Зная, что деваха эта весьма начитанная, мы всё же и допустить не могли, что она может чего-то понимать в медицине. Тут начитанностью не обойдешься – образование нужно. И вот однажды за чайком с пирожками и вареньем, Студент консультировал какую-то особу не то по вопросу острых маститов, не то хронических аднекситов (воспалений груди и придатков) – короче, что-то такое интимно-женское. Понятно, что девушка его слушала, как профессора на лекции. Нинка сидела поодаль и вроде бы никакого интереса к разговору не проявляла. А потом вдруг негромко так заявила: «Ребята, да тут по симптоматике экстравагинальный эндометриоз исключить надо, а потом уже всё остальное – чего-то у нее с овуляционным циклом зависимость нехорошая…» Мы это… Опухли, короче. Во-первых, Нинка по делу сказала, а во-вторых… Я, например, гинекологию знал так-сяк, в объёме программы военврача, и хотя о таких тонкостях слышал, но на четвёртом курсе не особенно в них разбирался. Откуда пусть десять раз начитанная пролетарская бабёнка знает такую мудрятину? Устроили мы Нинке допрос с пристрастием. Нинка вначале ничего нам говорить не хотела, а потом вздохнула и рассказала коротко всю свою жизнь.

В семнадцать лет круглая отличница Нинель приехала из какого-то захолустья в Ленинград, где поступила на философский факультет ЛГУ, второго по престижности университета страны. На пятом курсе её, без пяти минут философа, оттуда за какой-то залёт с позором выперли. Тогда Нинка устроилась на работу по лимиту, а на следующий год поступила в Первый Медицинский. Там она уже умудрилась доучиться аж до шестого курса, а потом сама пошла и забрала документы. При этом была она одной из самых лучших студенток на потоке. «Плохиши, я, в отличие от вас, просто полностью охладела к медицине» – такая «простенькая» причина. Поэтому она не пошла фельдшерить куда-нибудь на «Скорую», да фельдшерам лимитной прописки и не давали. Опять Нина ушла в пролетарские низы, а потом по накатанной рабфаковской дорожке поступила в Техноложку, тоже неслабый институт. Там она просидела аж четыре года, потом влюбилась в какого-то семейного доцента, причём со скандалом. Из Техноложки она ушла, не доучившись лишь год с хвостиком…

– Нин, так ты с тремя незаконченными высшими – гуманитарным, медицинским и техническим!!! Подумать только – это ж пятнадцать лет академической школы! Небось у себя на «Треугольнике» на какой-нибудь крутой должности подвязаешься – то-то ты такая умная… На какой, если не секрет?

Нинка опустила глаза и полезла в свою тумбочку. Там она покопалась и вытащила небольшой листок из плотной бумаги с заводской печатью. Так, понятно – выписка из трудовой книжки для получения лимитной прописки. Занимаемая должность… обрезчица вручную!

– Нин, а что такое «обрезчица вручную?»

– Ну, змейчики, совсем вы неграмотные. Работа такая… Когда из здорового пресса калоши вываливаются, у них по шву идёт чёрная резиновая бахрома. Так вот эти ошмётки ножницами срезать надо. Их и срезают обрезчицы вручную.

Вообще-то не только обрезчицы вручную на странные поступки горазды. Мне вот после Нинкиных откровений самому разок тоже пришлось поработать обрезчиком вручную. Да не одному – в составе целой бригады. Правда обрезали мы не калоши… Был на нашем четвёртом курсе один курсант и обрезали мы у него… Хотя, подождите, чуть не проболтался! Имя главного героя не скажу ни за что. Хоть пытайте, хоть пентотал натрия колите – уж очень он большой человек сейчас.

Принёс Коля с Кафедры Медснабжения и Военной Фармации здоровую жёлтую гайку. Не-е, не стырил. Ему её для дела там дали. Ещё ему дали какую-то железяку с манометром на макушке от кислородно-распределительной станции, большой газовый разводной ключ, микрометр и штанген-циркуль. А если точно, то это не гайка была, а муфта латунная обжимная. И надо было Коле науку делать – эту латунь на железяку несколько сот раз накрутить и скрутить и периодически износ замерять. Он всё добросовестно выполнил, а результаты в таблицы занёс. После этого край и резьба у гайки пошли острыми заусеницами.

Коля немного сибаритствовал. Первым на курсе купил себе махровый халат в Пассаже. В общаге он ходил исключительно в халате, кроме построений, разумеется. Поэтому не удивительно, что гайка валялась в кармане того халата. А когда Коли на курсе не было, то его халатом пользовались все кому не лень – в основном чтобы в душ на первый этаж сходить. Лежу я на койке, умную книжку читаю. Забегает один курсант из соседней комнаты: «Где Колян? А, нету! Я его халат возьму, в душ сходить». Хватает халат, уходит. Я ноль внимания.

Через десять минут курсант опять появляется, в халате. Что-то слишком быстро, чтобы помыться. Ну я глянул на его лицо – сразу понял, стряслось с человеком нечто страшное. Губы дрожат и бледный весь. Я спрашиваю, что произошло, а он пытается меня убедить, что всё нормально. Пришлось надавить на психику. Тут он молча полы халата распахивает. На эрегированном члене сидит Колина гайка. Плотно сидит. С того краю, что к корню ближе, капельки крови выступили – видать, заусеницы режут… Всем изучающим медицину ясно, что будет, если плотным кольцом corpus cavernosus обжать – в него кровь идёт, а оттока нет. Член встаёт и попадает в ловушку – и упасть не может, и обжимающий объект уже не снять. Часа четыре на раздумья есть, а потом и некротические изменения могу начаться. Это все небось с первого курса знают. А вот мы были уже далеко не на первом, и мой коллега о подобном повороте событий прекрасно знал. Поэтому моя первая реакция была не сострадание или там поиск выхода, а гневная тирада: «Ну ты и дурак!!! За каким членом ты это сделал!? Ты что, комиссоваться по болячке решил?! Сразу по двум статьям пойдёшь – через дурку и через урологию!»

А курсант этот раньше ничего безрассудного не совершал – был он дисциплинированным, ответственным и учился хорошо. По морде видно – сам толком не понимает, что его на такой шаг толкнуло. Что это не попытка изобрести новый способ онанизма, ясно сразу – знания такого не позволяют. Смотрит он на свой член, а из глаз слёзы текут: «За каким членом, за каким членом – да за своим членом! Чёрт его знает, что нашло – императивный позыв какой-то. Стою голый перед зеркалом, в одной руке член, в другой – эта гайка чёртова. Думал, в момент сдёрну, а она колючая, зараза, оказалась. И в дурку не надо, и в урологию не надо, нельзя, чтобы официальные разборки начались, и вообще ты никому не говори… А ещё пилить надо. Быстро пилить надо! Щас пилить надо!»

Такую мольбу в глазах можно увидеть только приговаривая людей к смерти, да и то не у всех. Остался он у меня в комнате, а я побежал напильник или ножовку искать. Ни у кого нету. Лыжная комната и каптёрки закрыты. Ясно, что ножовок и напильников на курсе полно – замки с ворот и задних дверей Факультета спиливать, да народу по комнатам мало, а те кто есть – у того нет. Я на младшие курсы – пацаны, инструмент нужен. А дневальные там зашуганные, давай дежурного на выход орать, а тот старшину, а старшина – пошёл вон, злостный старшекурсник, не дам тебе инструмента наши факультетские замки портить! Щас запишу фамилию и доложу, кому надо, кто у нас двери вскрывает! Ну не могу же я ему, мудозвону, сказать, что инструмент мне для святого дела нужен – член от ампутации спасать.