Афины на пути к демократии. VIII–V века до н.э. - Валерий Рафаилович Гущин

собрания. Кроме того, видимо, стратеги, наряду с пританами, получают право созывать народное собрание[531].

Итак, в историографии высказываются различные, нередко взаимоисключающие суждения. Естественно, это не снимает вопрос о том, кто все же был инициатором данной реформы и какую цель он преследовал. Бросается в глаза то, что данная реформа была проведена вскоре после изгнания Гиппарха, т. е. последовала за началом применения закона об остракизме. Поэтому возможно предположить наличие связи между первыми остракофориями и данной реформой. Первым, насколько нам известно, наличие связи между законом об остракизме и введением жеребьевки усматривал Ф. Якоби. То и другое, считал он, идет от одного демократического корня[532]. Правда, принятие закона об остракизме он датировал 488/7 г. до н. э. Не соглашаясь с последним утверждением исследователя, мы присоединяемся к его основной мысли. Введение жеребьевки и первые остракофории (о которых мы скажем в специальном параграфе) стали следствием возросшей уверенности демоса. «…Народ, – по словам Аристотеля, – стал уже чувствовать уверенность в себе» (Arist. Ath. Pol. 22. 3). Так в «Афинской политии» объясняется начало применения закона об остракизме. Так же можно объяснить и проведение других политических реформ. Это не означает, что инициатором введения жеребьевки выступил демос – в лице некоего безымянного реформатора. Дело в том, что реформатор мог быть самой незначительной, а потому и оставшейся неизвестной, фигурой. Следует учитывать, что в данный момент позиции влиятельных политических лидеров и группировок и без того были ослаблены. Это значит, что изменение характера избрания архонтов едва ли могло быть откликом на обострившуюся политическую борьбу. Не была реформа и результатом межпартийной борьбы[533].

Возможно, проблема – не столько в обострившейся борьбе претендентов на эту должность, значение которой, как мы пытались показать в предыдущем разделе, было не так велико, сколько в отсутствии таковых[534]. Особенно остро нехватка претендентов могла выглядеть на фоне начавшихся остракофорий – одни были изгнаны, другие боялись быть изгнанными[535]. Отсюда и такое значительное количество избираемых филами кандидатов, из числа которых избирали архонтов. Массовость, с одной стороны, демократизировала процедуру избрания архонтов, хотя в ней по-прежнему участвовали лишь представители первого и, возможно, второго классов. А с другой стороны, снимала ответственность с претендентов на нее.

В середине 80-х годов разворачивается борьба между набиравшим политический вес Фемистоклом и Аристидом, ранее на время отошедшим на второй план. Уже тогда, пожалуй, начинается соперничество Фемистокла и Кимона, которое обострится в 70-е годы и в конце концов приведет к изгнанию Фемистокла по закону об остракизме. К этому времени, на наш взгляд, может относиться сообщаемый Плутархом в биографии Фемистокла факт. «Приехав однажды в Олимпию, – рассказывает Плутарх, – он стал соперничать с Кимоном в роскоши пиров, палаток и вообще в блеске обстановки. Но это не нравилось эллинам: Кимону, молодому человеку, члену знатной фамилии, находили они, подобные поступки дозволительны; а Фемистокл, еще ничем себя не прославивший, казался даже хвастуном, потому что все видели, что он хочет себя возвеличить, не имея для этого ни средств, ни заслуг» (Plut. Them. 5)[536].

Но в данный момент на первый план выходит соперничество между Фемистоклом и Аристидом[537]. Поводом для соперничества, если верить Плутарху, стала страсть к некоему Стесилаю. С молодых лет Фемистокл и Аристид, по словам Плутарха, соперничали из-за него. Отсюда их постоянное соперничество и в делах общественных (περὶ τὰ δημόσια στασιάζοντες) (Plut. Them. 3). Нередко истоки соперничества усматривали в различии их политических взглядов. Фемистокла считали представителем демократического течения, тогда как Аристид оказывался сторонником аристократии (Plut. Arist. 2; ср. Plut. Them. 3).

Подобные оценки не могут не породить сомнений. Возможно, Аристид вел иной образ жизни – более сопоставимый с образом жизни аристократии. Но можно ли считать это основанием для возникновения различий в политических воззрениях двух политиков? Сомнения звучат и в работах исследователей. Если Ф. Фрост вообще сомневается в принадлежности Фемистокла к демократическому крылу афинской политики, то У. Форрест считает, что Фемистокл и Аристид были представителями одного – демократического – направления в политике[538]. Существенных политических различий в их взглядах не обнаруживает и Р. Сили, истоки их соперничества усматривая в том, что один представлял сельский дем Фреарры (Фемистокл), а другой – городской дем Алопека (Аристид)[539]. И.Е. Суриков также не склонен связывать развернувшуюся в эти годы политическую борьбу с различием идеологических установок, видя в ней результат личного соперничества[540].

Возможно, поводом для противопоставления двух политиков стали различия в образе их политических действий. Плутарх отмечает, что Аристид «прокладывал свой путь в полном одиночестве, потому что, во-первых, не хотел, угождая друзьям, чинить несправедливость остальным, равно как и обижать друзей отказом выполнить их желание, а во-вторых, видел, как часто могущество, приобретенное благодаря поддержке друзей, толкает человека на несправедливые поступки, и потому остерегался такого могущества, считая, что добрый гражданин может быть счастлив лишь тогда, когда всякое действие его и всякое слово будут честны и справедливы» (Plut. Arist. 2)[541]. В отличие от Аристида Фемистокл приобрел выдающееся влияние, лишь став членом гетерии (Plut. Arist. 2)[542]. Но и это вряд ли позволит нам считать их политические убеждения, взгляды прямо противоположными.

«Аристид… – продолжим его характеристику, – был вынужден противодействовать начинаниям Фемистокла, отчасти для того, чтобы защитить себя, отчасти же – чтобы уменьшить влияние противника, все возраставшее благодаря расположению толпы: пусть лучше народ, думал он, оставит без внимания некоторые из полезных для государства советов, лишь бы Фемистокл не сделался всесилен, одерживая победу за победой» (Plut. Arist. 3). Плутарх замечает, что Аристид нередко действовал через подставных лиц: «Нередко он обращался к Собранию через подставных лиц, чтобы Фемистокл из чувства соперничества не помешал полезному начинанию» (Plut. Arist. 3). Позднее этот метод, правда по другим причинам, будет использовать другой политик – Перикл (Plut. Per. 7).

Хотя позиции Аристида после суда над Мильтиадом могли быть несколько ослаблены, он довольно быстро выдвинулся в ряды самых влиятельных политиков. Причем это влияние было обретено им благодаря не столько прежним заслугам, сколько судебной деятельности[543]. Особенностью данного периода можно считать усиление роли судов и, в частности, народного суда – гелиэи. В судах происходило то, что в современной литературе стало именоваться «социальной драмой». Суды, по оценкам современных исследователей, были ареной конструктивного соперничества, местом, где элита боролась за социальный престиж[544].

Как известно, судебными полномочиями был наделен и афинский ареопаг. В его ведении были дела об убийствах; кроме того, ареопагиты принимали отчеты должностных лиц (euthynai), завершивших исполнение своих обязанностей