Первое дело Аполлинарии Авиловой - Катерина Врублевская

Тут я не смог сдержаться.

— Я офицер и…

— Сядьте, штабс-капитан. Сядьте и успокойтесь. И подумайте о своем карточном долге. Или вы выполняете то, что я вам сказал, или завтра же возвращайте деньги. Я не намерен ждать.

— Но то, что вы предлагаете мне, бесчестно!

— А пользоваться служебным положением не бесчестно? А утаивать и скрывать секретные документы, необходимые для развития науки и прогресса, — не бесчестно? Если бы этот чиновник не скончался столь внезапно, мы бы явились к нему с обыском, и дело с концом. Но тут дама, вдова… Кто знает, что она сделала с документами? Может, сожгла или выбросила? А вы разузнаете и тем самым спасете для России сведения, представляющие огромную научную и историческую ценность.

Полина, представь мое состояние. Я тогда ничего не знал ни о тебе, ни о твоем благородном муже, мне нужно было лишь выплатить карточный долг. И я согласился. Прошу, не презирай меня, не отдаляй от себя, повторяю: я ничего не знал… Граф представил мне твоего мужа вором и бесчестным негодяем.

— Вы поедете в N-ск, штабс-капитан. Устроитесь, обживетесь и через неделю пойдете с визитом к Елизавете Павловне — она устраивает «четверги», на которых присутствует все местное общество. Там будет и вдова, госпожа Авилова Аполлинария Лазаревна. Вы с ней познакомитесь и завоюете ее расположение. Далее действуйте по обстоятельствам.

— Что за документ я должен найти? — спросил я графа, так как до сих пор он ни словом не обмолвился о том, что именно мне придется разыскивать?

— Личный дневник Владимира Гавриловича Авилова, написанный им по возвращении из путешествия по Африке.

— А что, личные дневники также считаются казенным имуществом и подлежат сдаче в архив? — удивился я.

Граф Кобринский строго посмотрел на меня и отчеканил:

— В этом дневнике описаны государственные тайны самого конфиденциального рода. И если он попадет в ненадлежащие руки, то ущерб Российской империи окажется огромен. Теперь понятно, насколько важное задание поручается вам исполнить? — Я кивнул. — И ни в коем случае вы никому не должны рассказывать о нашем с вами разговоре. Ни единой душе. Иначе лучше просто отправляйтесь на поиски денег, — он не преминул напомнить мне еще раз, каким образом я удостоился столь высокого поручения.

— Но почему вы, ваше сиятельство, поручаете это дело мне — до вчерашнего вечера не известному вам человеку? Вы бы могли обратиться в тайную полицию, и профессионалы сделали бы все, как надо. А вдруг я вас обману и в одночасье сбегу с этими документами, которые, впрочем, мне совершенно не нужны, или ещ, е чего доброго, не справлюсь с возложенным на меня заданием?

Он нахмурился:

— Что ж, придется удовлетворить ваше бесцеремонное любопытство. Мне казалось, что вы ухватитесь за мое предложение, дабы избежать выплат по карточному долгу, а вы еще вопросы задаете, — Кобринский покачал головой, и на лице его отразилось недовольство. — Найти подобного вам человека нетрудно, только дело следует решить безотлагательно, а сие весьма проблематично. Обращаться в тайную полицию значило бы привлечь внимание сильных мира сего, чего мне пока не хочется. Вы же человек не известный, оконфузитесь — невелика беда… Это не означает, впрочем, что вам позволено пренебрегать своими обязанностями, — строго добавил он, — о каждом вашем шаге мне станет известно, поверьте.

Выдвинув ящик стола, граф достал и протянул мне конверт:

— Деньги на расходы до Москвы, а потом до N-ска. На первое время вам хватит. Только не вздумайте играть в карты! — Я снова кивнул. — В конверте также лежит почтовый адрес, на который вы будете писать отчеты и, в случае необходимости, перешлете перлюстрированные страницы. Все, можете идти. С Богом, штабс-капитан, и помните, у вас в руках шанс спасти или погубить Россию.

С этим напутствием я откланялся и вышел из кабинета действительного члена Императорского географического общества, графа Викентия Григорьевича Кобринского.

(рука устала писать, но я не оставлю — продолжу завтра)

* * *

Аполлинария Лазаревна, вы можете меня ругать, презирать, ненавидеть, отказать мне от дома. Но я не видел иного выхода из создавшегося положения! Кем для меня, московского жителя, была некая вдова, наверняка, не первой молодости, в чепце и шали, из захолустного N-ска, а ее муж к тому же — государственный преступник, которого только смерть спасла от заслуженного наказания? Я уверил себя, что делаю благое дело. На душе стало покойно и весело — ведь мне удалось выйти из затруднительного положения. В моей душе даже утвердилась благодарность к графу, оказавшемуся человеком новейших, прогрессивных взглядов, несмотря на возраст и положение.

В таком настроении я уже вечером воротился в Москву. В полку очень удивились моему возвращению, а когда я подал рапорт о переводе в N-ск, то даже всерьез принялись отговаривать. Но никаким уговорам я не потворствовал, твердо стоял на своем и, спустя некоторое время, ехал в N-ск, простившись с белокаменной.

Приняли меня в новом полку радушно, полковник Лукин, старый вояка, усач и любитель горячительного, определил мне мои обязанности, надо сказать, весьма несложные, и, я, дождавшись четверга, отправился к Елизавете Павловне с визитом.

Я попал в зеленую гостиную, украшенную шпалерами с растительным орнаментом. По стенам были расставлены глубокие кресла, в некоторых из них посапывали носом древние старички. В освещенном углу сидели две дамы, окруженные выводком девиц на выданье. Увидев меня, дамы, словно по команде, прекратили говорить и уставились во все глаза. Поклонившись им издали, я остался стоять возле зеленой портьеры, а навстречу мне уже спешила хозяйка салона, госпожа Бурчина Елизавета Павловна.

— M-r Somoff! Filez, filez![12]— радостно воскликнула она, протягивая мне руку для поцелуя. — Я так рада, что вы посетили меня. Надеюсь, вам здесь понравится, и вы не забудете дорогу в этот дом, всегда радушный к гостям. — Мне ничего не осталось, как щелкнуть каблуками и произнести несколько подобающих случаю слов.

Елизавета Павловна обладала небольшим ростом, приятной полнотой и находилась в том возрасте, когда «мамашей» ее еще рано было называть, а «чарующей нимфой» уже поздно. Глядя на нее, я мысленно уже покорился судьбе, так как представил тебя, Полина, на ее месте и спрашивал себя, сможет ли такая дама, как мадам Бурчина, позволить себе увлечься мною.

Успокоившись, я стал прохаживаться по гостиной, ронять при разговоре несколько слов и вести себя, как усталый столичный бонвиван, волею рока занесенный в глухую провинцию. Старички сели за вист и бостон, предложив мне партию, но я, помня ужасающий разгром в Санкт-Петербурге, учтиво отказался.

Меня обступили дамы и стали наперебой задавать вопросы о том, что нового в Москве и в столице. Я, как мог, отвечал все больше комплиментами и ждал, когда же в гостиную войдет госпожа Авилова, чтобы я, наконец, смог заняться тем делом, ради которого круто изменил свою жизнь. Мне тогда думалось, что если я поскорей добуду сей злосчастный документ, то немедленно вернусь обратно в Москву, в свой родной полк, и забуду, как страшный сон, все, что связано с графом Кобринским.