Блудное чадо - Дарья Плещеева

В библиотеке его и нашел пан Янек Мазепа.

– Пойдем, пойдем! – торопил он. – Баронесса сейчас одна, разглядывает «аррасы». То есть не совсем одна, с ней ваш, не знаю, как назвать… служитель?… Или он ваш родственник?

– Родственник, – чтобы не объяснять, как случайная встреча сподвигла обоих на побег, ответил Воин Афанасьевич.

Ему очень не хотелось тащиться непонятно зачем наверх, в зал «Под головами», разговаривать с женщиной, чего-то от нее добиваться. Он, как многие московиты, жил в мужском обществе, а поскольку не имел жены, то и при всем желании не мог бы вспомнить, когда в последний раз говорил с существом, носящим летник, душегрею и длинные волосы.

Но ослушаться пана Янека он не смел – пан Янек выполнял поручения отца Миколая, а от этого отца Миколая во многом зависела придворная карьера Ордина-Нащокина-младшего.

Но наверху, в зале, он покраснел от стыда.

Баронесса с большим любопытством наблюдала, как расхаживает перед «аррасами» Васька Чертков.

Он то подходил поближе, то отступал и водил правой рукой перед собой, описывая дуги и волнистые линии. При этом губы его шевелились, как если был он произносил то «О-о-о!», то «А-а-а…»

– Что это с ним? – шепотом спросил пан Мазепа.

Воин Афанасьевич, понимая, что Васька ведет себя как юродивый, устремился к нему и хлопнул по плечу. Тот обернулся. Но, видно, Васька витал в каких-то совсем уж неземных эмпиреях, потому что в глазах и на роже не было признаков узнавания, он смотрел на Воина Афанасьевича ошалело, словно бы спросонья.

– Отчего у них все так ловко получается? – спросил Васька. – Отчего у нас в Оружейной палате мастера сидят – и у них не так ловко? А у этих – ну словно вот-вот к тебе сойдут и заговорят?

Очевидно, Ваську изумили фигуры на «аррасах» в человеческий рост.

– Иди отсюда, чтоб духу твоего тут не было, – тихо приказал Воин Афанасьевич. – Позоришь меня, негодник…

Васька даже растерялся. Как-то так вышло, что он никогда не видел Ордина-Нащокина-младшего сердитым. Испугавшись, что сейчас его будут ругать на все корки, Васька выбежал из зала.

Анриэтта еле сдержала смех.

Увидев Воина Афанасьевича, которого Мазепа к ней подталкивал, она немного испугалась – не узнал бы в баронессе ту женщину, которую встречал в Царевиче-Дмитриеве. Но Воин Афанасьевич старательно опускал глаза.

– Пани изволит любоваться «аррасами»? – спросил пан Янек и как-то очень ловко подвел свои тонкие белые пальцы под ладонь Анриэтты.

– Да, прекрасные шпалеры, – согласилась она.

– Я рад, что наши скромные шпалеры понравились столь высокородной и очаровательной пани.

Как и следовало ожидать, Мазепа припал губами к ручке.

– А я рада, что наконец смогла их увидеть.

– Пан Сайковский тоже до сих пор сюда не поднимался. Служба при его величестве на первых порах очень утомительна, столько всего нужно запомнить. Но теперь пан Сайковский уже может перевести дух и заняться тем единственным, ради чего стоит быть придворным, – продолжал пан Мазепа.

– Что же это такое? – подыгрывая ему, спросила Анриэтта.

– Ухаживать за дамами. Чем же еще должна быть занята голова молодого, холостого и попавшего в столь замечательное общество пана?

– Но, может быть, сердце пана Сайковского уже занято?

– Да, сердце пана Сайковского уже занято, – подтвердил пан Янек. – Тем больше оснований ухаживать за той прекрасной пани, которая его покорила, и целовать ее белые ручки.

Воин Афанасьевич уже научился слушать вольные разговоры между кавалерами и дамами, не слишком возмущаясь. Он удивился, услышав, что его сердце занято, но возражать побоялся – чтобы не показаться неотесанным деревенским остолопом.

Анриэтта уже поняла, к чему клонит пан Мазепа, – осталось лишь понять, для чего ему это надобно.

Такие интриги она и сама устраивала: прячась за спину влюбленной девицы или добропорядочной дамы, исполняла роль общей наперсницы и добывала порой очень полезные сведения. Но тогда речь шла о настоящей влюбленности, а воеводский сынок, кажется, даже не знает, что это такое. Тем занятнее будет понаблюдать за ловкими ходами пана Мазепы.

– Кто же эта счастливая пани? – спросила Анриэтта. И тут выяснилось, что из пана Янека получился бы незаурядный поэт. Впрочем, иезуиты в коллегиях и стихосложению обучали, придумывая всякие необычные задания для учеников, так что, будь у Мазепы под рукой бумага и перо с чернильницей, а также пять минут на размышления, он мог бы сочинить прелестный мадригал. Но он заговорил прозой:

– Эта пани могла бы позировать живописцу, который рисует Еву в райском саду, но Еву, которая уже задумывается о заветном яблочке. Она не дитя и знает, к чему приводит женское любопытство, но, прежде чем протянуть руку, она должна осознать силу своей красоты. Я прямо вижу эту картину: змей с лицом ангела шепчет ей на ухо, какие у нее изумительные белокурые кудри, как роскошно ее статное тело, как сияют ее синие глаза! Если распустить ее косу, волны золотистого шелка окутают ее стройный и округлый стан…

Тут их взгляды встретились, и Анриэтта поняла, что юноша не на шутку увлекся сочинительством. Глаза у него оказались выразительны, взгляд – настойчив, между женщиной и мужчиной уже затрепетали незримые струны, которые образуются от таких взглядов.

Анриэтта, чтобы прогнать морок, тихо рассмеялась. Она знала, что такой смех отлично завлекает мужчин, ей же самой позволяет вернуть хладнокровие.

Воин Афанасьевич плохо понимал, что происходит: при чем тут праматерь Ева в райском саду, при чем тут змей-искуситель? Но пану Янеку удалось совершить чудо – перед умственным взором Воина Афанасьевича возникла обнаженная женщина.

Он видел картины и немецкой, и голландской работы, изображающие прародителей в раю, кроме того, он бывал в банях на Москве-реке и Яузе, где мужчины и женщины мылись вместе, даже не особо заботясь прикрывать веником причинные места. Но при виде обнаженного тела, хоть в бане, хоть на холсте, он не испытывал такого внезапного возбуждения, как от вкрадчивого голоса Янека Мазепы.

Позабыв о правилах приличия, он не то что вышел – выбежал из зала. Европа повернулась к нему совсем неожиданной стороной – а он-то думал, что всем этим словесным шалостям можно обучиться и пускать их в ход запросто, без всякого волнения.

Анриэтта же оценила мастерство юного шляхтича и поняла, что он действительно может соблазнить любую даму и девицу в Вавельском замке. Доводилось ей слышать такие голоса – одним даже успешно пользовался ее антверпенский знакомец, семидесятилетний старец. Очевидно, и пан Янек до смертного часа будет привлекать женщин таким тихим взволнованным воркованием.

– Пани видит, до чего дошел бедный пан Войцех? – уже совсем иным голосом, малость насмешливым, спросил пан Янек. – А ведь в вашей власти вернуть ему рассудок, который вы так неосмотрительно похитили.