Искус - Дарья Промч

прохожие встревоженно смотрели на его обладательницу, осуждающе переговаривались, с опаской отходили в сторону.

– Я… я даю тебе слово… клянусь, будущим своим клянусь, предками своими, чем хочешь… я никогда ничего этого не хотела забрать у тебя. Я даже не знала, что у тебя что-то из этого есть. Правда. Я ничего не знала о тебе до нашей встречи, я просто странная, глупая, наверное. У меня бывают такие мысли, которых никто не понимает… и мне… – Паскаль всхлипывает и осекается, но отступать некуда, и она продолжает: – Мне говорили, что лучше их не рассказывать никому, потому что это очень странные, ненормальные мысли. Я… рассказала, потому что… это же чудо, да? Ну, как знак, понимаешь… как божественный знак, эта музыка, что я слышала в голове. И она оказалась твоей музыкой, словно бог мне указал, понимаешь? Понимаешь, почему… почему я… рассказала. Вот поэтому.

– Постой… постой здесь пять минут. Дай мне… собраться с мыслями. Десять минут. – Певица выставила перед собой руки, ладонями вперёд, как делают дети, сосчитав до десяти на пальцах, и попятилась. – Десять минут подожди здесь, пожалуйста. Здесь подожди меня, я вернусь за тобой.

Она решительно разворачивается и ныряет в толпу туристов, легко растворяется в ней; пару раз кажется, что глазу удаётся ухватить её взъерошенный затылок, или это только кажется. В конце концов Паскаль полностью и окончательно теряет её из виду.

Певица

Тише-тише, это дурацкая задачка из детства, тупая головоломка для не самых сообразительных детей. Кому как не тебе разбираться в них с лёту, разносить их в пух и прах. Кому как не тебе анализировать и раскладывать по полочкам этих мелких чванливых людишек, что осмелились, рискнули затеять с тобой свою игру. Тише, давай остановимся, перекурим, и ты вспомнишь, как решить банальное уравнение с одной неизвестной.

Где-то в мире есть остров, одну половину которого населяют лжецы, а другую – рыцари, кажется, так там всё обычно начиналось. Рыцари говорят только правду, лжецы, что очевидно, только врут. Ты попадаешь какого-то ляда на этот проклятый остров и встречаешь одного из жителей. Как узнать, лжец он или рыцарь, задав ему всего один вопрос. Это элементарно. Дальше. Ты выпиваешь с двумя аборигенами и думаешь вывести их на чистую воду, что может тебе сказать только лжец, а что только рыцарь? Очевидно, дальше. Ты встречаешь трёх, нет – шестерых человек, стоящих по кругу, и каждый говорит тебе: «Мой сосед справа лжец».

Чушь, не туда. Это задачки из совсем ванильного детства, где мир ещё кажется чёрно-белым. Повзрослев, ты узнаешь, что на острове есть ещё один тип жителей, о которых раньше ты ничего не слышала, – нормальные люди. Эти твари могут как врать, так и говорить правду. И нет никакой волшебной закономерности в том, когда и что они говорят. Вот это ближе, теплее. Ты всё ещё на этом дефективном острове, хуже – вся твоя жизнь оказывается этим безумным, треклятым островом, на котором рыцари передохли от скуки, лжецы переубивали друг друга, а представители нормального среднестатистического большинства то врут как дышат, то голову дают на отсечение, что не слукавили тебе ни разу. Ты вынуждена вычислять их ежечасно, непотребное множество раз: в такси, в больничной палате, в магазине, на репетициях, во время дружеских попоек, в койке. Всюду.

Это просто ещё одна задачка, от результата решения которой толком ничего и не зависит, отчего тогда меня потрясывает? Я никогда не ошибалась в своём недоверии к людям, в доверии – бывало, давненько уже, но память об этом осталась.

Человеческая память по сути – страшный чулан или погреб. Ты убираешь туда сломанное и ненужное, истрепавшееся и исчерпавшее себя, все досадные неудачи, провалившиеся опыты, незадавшиеся попытки. Кажется, вот ты закинул это дерьмо в глухую тьму дальнего угла, прислушался к звуку, с которым оно упало, захлопнул дверь, повернул ключ и забыл. Но не тут-то было. Ночами ты спишь в своей белой уютной игрушечной спальне и даже не подозреваешь, что отринутый тобой мусор там, внизу, оживает, растёт, множится, спаривается, рождая причудливые сочетания и закономерности. Ты не догадываешься, что эти омерзительные отходы твоей жизнедеятельности ведут вполне осмысленный и структурированный образ жизни, давным-давно обзавелись дубликатом ключа, спокойно покидают место своего дневного заточения, шарахаются по дому, пьют из твоего декантера, мочатся в твой завтрак, заботливо приготовленный с вечера. Развлекают себя тем, что смотрят на тебя, спящего и беззащитного, звякая принесёнными с кухни ножами – они готовы убить тебя в любой момент, от тебя даже ничего не зависит, им неважно, какие планы ты построил, какой седан на какой хэтчбек сменил, какой у тебя головокружительный карьерный рост и замечательные друзья. Они навсегда с тобой, вы неразделимы. Это они определяют, будешь ты жить в этом доме или нет (если вдруг запах в нём напоминает тот, что пьяный отец приносил на себе всякий раз, когда избивал мать), согласишься ли ты на секс с первым встречным (если оттенок его глаз совпадет один в один с оттенком глаз учителя по физике, в которого ты была безнадёжно влюблена с тринадцати до восемнадцати), это они определяют твою жизнь до мельчайших деталей, они управляют тобой. Ты ими – нет. Память тела, память души, фантомные боли, давным-давно зажившие травмы – чёртово подсознание диктует нам всем, что может нести в себе опасность, чего сторониться, к чему тяготеть.

И мой опыт, в отличие от меня самой, на этот раз не допускал ни одного варианта, при котором она говорила бы правду. Тот самый опыт, который спасает детей, однажды коснувшихся утюга или тлеющего полена, от повторных ожогов; который учит жертв изнасилования не ходить больше в компании незнакомых людей; тот самый опыт, который выручал меня из передряг, о которых больше всего хочется забыть.

Двойной эспрессо в первом сносном кафе, повстречавшемся на пути. И двойной виски к нему. Я сторонник фактов, вещественных доказательств и экспертиз во всём, что вызывает во мне сомнения, но её слова нельзя проверить, их невозможно ни взвесить, ни поместить в какой-нибудь волшебный реактив. Крошка Паскаль, лгущая убедительнее порноактрис и концертных директоров, каково, а? Или ещё интересней: зажатая, неуверенная в себе девочка с даром предвидения, клянущаяся собственной жизнью, потому что не имеет больше ничего, чем можно было бы поклясться. Что дали бы букмекеры, какой прогноз? Десять к одному? Десять к семи? Виски повторить, кофе не надо. Я не выношу ложь, она меня оскорбляет, лгущий ведь ставит себя выше своего оппонента, когда