Имперский Грааль - Наталия Ипатова

— Авалон, — повторило невинное дитя.

— Какое замечательное, а главное — символичное имя! — оптимистично провозгласила Игнасия Монти. — Сим нарекаю, да, Геннадий?

Эдера рядом со старостой сделала шаг назад, словно подчеркнув этим: она вела процесс, а не результат, и если общество изменило оговоренную заранее процедуру, то общество в своем праве, а она ему слуга. Психолог рабочих групп исторически продолжает линию священников и комиссаров: тех, кто направлял сознание общества, воздействуя на движения его души. Миз Монти глядела победительницей.

— Сим нарекаю, — согласился Ставрос, потому что никто не возразил. — Наш новый дом — Авалон.

Снова взорвались петарды, народ, пробуя на язык новое название своей родины, потихоньку двинулся кто куда: не исключено, что детей укладывать. Музыка стала тише. Прихватив стакан с соком, Брюс отправился искать Сульпицию: рыцарь в поисках Грааля шлялся долго, но он вернулся. В таких делах важен путь, и еще — намерение…

Его не дождались. Или то была другая скамейка: пустая, под фонарем. Брюс оставил на ней стакан с соком и медленно пошел прочь. Где-то в глубине души у него шевельнулась ленивая мысль, что праздник не удался, но едва ли с ним кто-то согласился бы. Кроме, может быть, Сульпиции.

Что толкнуло его обернуться, он и сам не знал. И лучше бы ему не оборачиваться. Под фонарем, с другой стороны, растворенные на границе серебряной тени, слились в поцелуе Мари Люссак и Рубен Р. Эстергази.

Брюс протер глаза и закрыл рот. Они его не видели. Они вообще ничего не видели: туман от моря окутал их до бедер, облачил в платье и мантию, развернул за плечами крылья, и у юноши были все шансы пройти мимо в двух шагах. Этот серебряный свет и лиловые искры с небес, и почти полная тишина, в которой плыл дальний скрипичный зов. А может, это были души?

Честное слово, они были больше похожи на души или вот еще на два слившихся голоса, мужской и женский. На тех двоих с картины Климта. Сюжет перешел в область чистых понятий. Он, Брюс, видел идеи и осязал метафоры.

Он ведь только банку пива выпил!

Невозможно, невозможно, невозможно… ему, представьте, стало так больно, будто два тела, замершие во внезапном объятии, в случайном поцелуе, как в откровении, сразившем обоих, сплавились в лезвие, и оно пронзило Брюсу сердце. Или скорее горло, потому что от мучительной обиды он не мог дышать.

Со мной, значит, нет, а с ним, значит, да? За бутылку коньяку из контрактного пайка я могу ссудить вам некий ключик, вы знаете? Вы можете проделать там все это… и еще вон то. Или она слишком хороша для подсобки?

Размашистым шагом Брюс направился в семейное общежитие: открыл сенсорный замок прикосновением ладони — для Р. Эстергази даже не придется переснимать параметры! — покидал в пакет те немногие свои вещи, которые еще тут оставались, ни на секунду не прекращая пересыпанный восклицаниями внутренний монолог.

Даже если он сделает ей ребенка, мне никогда не доказать, что он не мой!

Слова сразу все куда-то пропали, когда Брюс столкнулся с Мари и Рубеном в длинном общем коридоре. Мужчина провожает девушку: прохладный вечер, пилотская куртка на хрупких плечах. В самую пору произнести сакраментальное: «Это не то, что ты подумал!» Э, нет, братец Брюс, это с тобой было «не то», а тут как раз самое что ни на есть «то».

И что делать будем?

Пришлось протиснуться между ними. Мари развернулась и смотрела вслед, а чертов герой-любовник не шелохнулся, даже получив таранный удар плечом в грудь. Между прочим, Ставрос имеет право нас развести.

В этой деревне разве что-нибудь утаишь?! Сегодня ты ночуешь в казарме, а завтра вся колония обсуждает фасон твоих рогов. Нас двести пятьдесят, и у нас мало развлечений.

Сульпициина мать скажет, что это дурная примета: развод прежде свадьбы. На Авалоне ведь еще ни одной не было.

Вот только если у них с какого-то глузду вдруг «большое и светлое», наш развод им не поможет. Клон не может вступить в брак — таковы правила, установленные человечеством для конструктов. По той же причине клон должен быть стерилен.

Но не этот клон! Клон Брюса Эстергази, с какой стороны ни глянь, сплошное преступление. Люссак заказывал «куклу», чтобы она была ему послушна, и… сейчас мы, вероятно, уже достаточно взрослые, чтобы сообразить на этот счет… чтобы Мари могла выйти за «это» замуж. И чтобы непременно был ребенок — символ нерушимости отношений и перспективы. Будущего. Чтобы удержать власть.

Ему будто кол в грудь вогнали. И ведь не то чтобы Брюс был в Мари влюблен… В конце концов отец мне намного дороже Мари Люссак. О рамках, в которых будем держаться, мы договаривались сразу, на берегу, и если решили, что этого не будет, значит — не будет. Но было бы… ну, не знаю… скажем, честно… если бы не было ни с кем, иначе это просто бесстыдство какое-то! Каков бы ни был их план и кто бы ни были эти они, все развивалось по их плану. Сгодился бы и его ребенок, но клон… Они думают, будто это, как всякий клон — дитя, невинное перед лицом мерзостей мира! Они понятия не имеют, что в нем взрослый, умеренно циничный мужчина, способный вмешаться в интригу и обернуть ее к своей выгоде и удовольствию. Этих длинноногих барышень с нежной улыбкой у него было — тьфу! Они думают, будто им можно управлять!

А если и вправду можно?

Свойства мозга проектировали ему они. Что, если есть вещи, которым он не может противиться и любовь (читай — Мари!) одна из них? Что, если это столь же непреодолимо, как любовный напиток из сказки, которая была старой, когда и звезды-то были молоды?

Тогда с этим ничего не поделаешь. Переживу, учитывая, что никто тут ничей и никогда ничьим не был. Вот только Назгула Люссакам отдавать нельзя ни при каких обстоятельствах, даже если они и знать не знают, что угодило в их загребущие ручонки. Это… это больше любви, это на уровне… ну, скажем, совести.

Пап, а совесть у тебя есть? И еще… когда па занял тело клона, «мясо», куда делся клон? Влился в основную личность или существует в фоновом режиме: молчит, слушает, развивается? Кто хозяин в теле, когда отец спит? А когда он спит не один? Клон — это ведь почти я, но «воспитанный» Рубеном так, как никогда не был воспитан я, его правильный сын. Каковы его соображения насчет этого тела? С кем я разговаривал, когда Рубен был «Нырком»?

Сколько нас было там, в «Нырке»? По головам — четыре, но… по сравнению с этим мотивом прочие все — высосаны из пальца!

А папа знает?!

В просторной и пустой казарме его ждал сюрприз.

Койка его оказалась занята: на нее Андерс и Абигайль сложили сокровища и сейчас азартно подсчитывали прибыль. Больше тут никого не было. Дано же некоторым говорить на одном языке!

— Мы думали, — прохладно намекнула Аби, — сегодня ты ночуешь дома.

— Ошиблись! — буркнул Брюс, сваливая вещички на пол. — Ой, ну ни фига ж себе вы расторговались!

Продуктовый склад на его койке походил на кошмар Сульпиции, голодающей «за красоту». В основном там было пиво и шоколад, две вакуумные упаковки пряного мяса (не кубики!), большой пакет фруктово-ореховой кондитерской смеси, восемь банок грушевого джема и две темные пузатые бутылки с черными наклейками, подписанными серебром. Да-да, это он. Коньяк из пайка офицера-контрактника. Кладовка сегодня явно пользовалась спросом не только у своего брата — курсанта-бойца ССО. А эти-то с кем? Есть у нас одинокие колонистки, или — соблазняют честных жен? Отчаянно моргая, Брюс изгнал из воображения недостойные картинки.