Тоби Лолнесс. Книга 1. На волосок от гибели - Тимоте де Фомбель

Тоби задумался и думал долго. Потом улыбнулся и ткнул себя пальцем в живот. Догадался.

Часами для него будет желудок.

Он сообщает, что пора есть, громче боя часов. Стало быть, Тоби будет отмечать время по тому, когда у него засосет под ложечкой. Засосало раз, засосало два, засосало три… Нет, так дело не пойдет!

Еды на сто двадцать дней у Тоби должно хватить, а на сто двадцать желаний подкрепиться? И что, если ему будет голодно двенадцать часов подряд? Того и гляди, он покончит со своими припасами к февралю или к Масленице! И до самого апреля у него будет великий пост без единой корочки. Вряд ли он его выдержит. Нет, желудок — плохие часы.

Тоби продолжал размышлять.

Жить вне времени он никак не сможет, ему обязательно нужно знать, который час. Так что же в этой дыре меняется со временем?

Взгляд Тоби упал на цвель. Лицо его расплылось в широкой улыбке. Она не только прокормит его, она послужит ему часами!

Тоби нарисовал круг пошире вокруг того, который нарисовал вчера.

За двадцать четыре часа рыжая пыль переползет из одного круга в другой.

Тоби достаточно будет собирать все, что выползло за пределы маленького круга. Если цвель заняла большой круг, значит, прошло двадцать четыре часа, и Тоби имеет право поесть. И он съест ту цвель, которая наросла за это время. Он будет собирать ее каждый день, и этого ему хватит.

Так для Тоби началась зима. У него были воздух, вода, тепло, свет, пища и часы. Всего этого должно было хватить на четыре месяца. Им завладело радостное возбуждение. Он спасен! Он не умрет! Он выживет и увидит небо и солнце!

Но когда Тоби отпраздновал третий день сухариком с тарелкой цвели и понял, что впереди еще сто семнадцать таких же дней, ему стало ясно, что жить только воздухом, водой, теплом, светом, пищей и знанием времени невозможно.

Чего же ему не хватало? Что же нужно еще для жизни, кроме самого необходимого?

Для жизни нужны другие.

Тоби понял: без других жизни нет.

Следующие два дня прошли в поисках: Тоби искал хоть кого-нибудь. Но в гроте не было и следа живого существа. Хоть бы мотылек какой для смеха прилетел к нему на огонек! И тогда он снова подумал о цвели. Пусть она будет кем-то и станет ему другом. Она живая, как он, она тоже растет. Может, где-нибудь в этой кучке затаилась ее душа.

Несколько часов он говорил с ней самым доверительным, дружеским тоном и понял, что если будет так общаться и дальше, то через неделю сойдет с ума. И заорал что есть мочи:

— Тоби! Не смей говорить с кучей цвели! Тоби!

Эхо долго отзывалось на его голос. Тоби полегчало. Он подошел к цвели и вежливо извинился, объяснил, что ничего против нее не имеет, что она ему здорово помогает, но беседовать с ней он больше не будет.

Тоби немного покопался в дереве, извлек оттуда несколько веточек, чтобы подкормить огонь, уселся возле него и задумался.

Думал он о Поле Колине.

Пол Колин — сумасшедший старик. Так его называли. Но Пол не был ни старым, ни сумасшедшим. Есть такие выражения, которые только всё запутывают. Например, говорят «недалекий человек», а он как раз, может, бродит где-то очень далеко. Или «человек обходительный», а он так тебя обойдет, что мало не покажется.

У Пола Колина была одна-единственная странность: он жил в полном одиночестве. Чарующем одиночестве. На краешке самой крайней ветки Нижних Ветвей, смотрящей на Восток. Он пил по капельке росу и питался личинками мелких мушек, целая колония которых обитала неподалеку от него. Тоби один-единственный раз добрался до его ветки. Пол Колин повернул к нему голову, улыбнулся через плечо, не рассердился, что его потревожили, но и слова не сказал. Тоби посмотрел, как ему живется. Вид у Пола был счастливый.

Он сидел за маленьким письменным столом и писал, писал без остановки. Раз в год он приходил за бумагой к Ассельдорам, и те с радостью снабжали его несколькими пачками. Белые чернила Пол делал сам из гусениц. Бумага была темно-серого цвета. Пухлые манускрипты Пола походили на летние грозовые облака.

Пол Колин писал с утра до ночи.

Весенним днем, когда запретили делать бумагу и писать, Пол Колин исчез.

Тоби взглянул на цветок, который нарисовал на стене.

Он понял: ему, как и Полу Колину, нужно творчество. Чтобы жить, кроме воздуха, воды и всего прочего, необходимо творчество. В углу грота он сделал новую палитру и, отделив от своей еды горсть цвели, положил туда.

С этого дня Тоби посвятил себя своему творению. На стене грота он начал рисовать мир, в котором жил. Центром его оказалась орхидея, а вокруг нее, то цепляясь друг за друга, то разбегаясь, сплетались события, пейзажи, портреты. Тоби не стремился к точности, он рисовал не карту, география его была вымышленной. Стараясь изобразить жизнь Дерева, Тоби рисовал самого себя, выуживал воспоминания и складывал из них витраж.

Разглядывая картину Тоби, можно было встретить лица известные и неизвестные, настоящих насекомых и выдуманных. В одном углу сидели Нильс и его отец, оттуда улыбались Сим и Майя, Ролок Малоголовый ехал верхом на слизняке, сестры Ассельдор в белых платьях выходили из Девичьей Купальни. Тоби изобразил Большой зал Совета, кипящий, словно кратер вулкана, долгоносиками в галстуках. Нарисовал леса со светящимися ветками и с темными, Торна и Рашпиля в виде охотников на гусеницу, которая странным образом напоминала Джо Мича… Нарисовал он и своего друга Лео Блю с двумя лицами: одно смеялось, другое хмурилось. Выше тянулись пейзажи, нарисованные с большой достоверностью, Верхушка, старый дом Лолнессов, сад, в глубине которого торчал полый сук.

День за днем картина разрасталась, затягивая стены грота красновато-коричневой с черными угольными линиями вязью.

Когда Тоби кончал рисовать, он поднимал факел и прогревал рисунок, закрепляя его, чтобы линии не расплывались.

У Тоби бывали дни веселые и дни грустные, потому что рисовал он то веселое, то грустное. А когда спал, то не видел снов. Сны его оживали на стенах при свете пламени.

Вот он начал рисовать одно событие, и по щекам потекли слезы. Он рисовал его не один день. Происходило оно в маленькой чистенькой гостиной мэтра Кларака. Зеф Кларак был нотариусом на Вершине. Рисовал Тоби с большой тщательностью, не желая ничего ни прибавлять, ни убавлять.