Лавка забытых иллюзий - Сергей Литвинов

Нам выдали, помимо спецодежды — серых, ужасного вида комбинезонов, — новенькие стройотрядные куртки-штормовки.

Куртки подобного образца сейчас вроде вернулись — как возвращаются некоторые хорошие вещи из прошлого. Например, те же стройотряды. То и дело я вижу молодых людей, одетых в стройотрядные прикиды, на встречах с президентом и другим высоким начальством. На мой взгляд, они выглядят как ряженые. Будто это массовка на подпевке к песне «Как прекрасен этот мир». Ведь в прежние времена играли роль детали, которые невозможно повторить. Было, например, модно писать на спинах по трафарету названия мест, где трудился обладатель куртки. Например: МОСКВА-75. И дальше, сверху вниз:

АБАКАН-76

САЯНЫ-77

МОСКВА-78

ДРЕЗДЕН-79

Кроме того, каждый год всякий отряд имел собственные эмблемы, которые нашивалась на карманы куртки. К лацканам цеплялись значки, каждый год новые. А стройотрядное начальство носило особые шевроны на рукавах. Поэтому на штормовке человека, поездившего по стройкам, буквально живого места не оставалось, и спереди, и сзади. И такая куртка означала одно: это не маменькин сынок (или маменькина дочка). Это — взрослый, ответственный и самостоятельно зарабатывающий человек.

Стройотрядкой по-настоящему гордились. При одном взгляде на куртку комиссара нашего отряда, Володи Ф-ва, сразу становилось ясно, что человек он заслуженный. Но и без всяких парадных курток, в старой майке и изношенных трениках, Владимир выглядел весомо и (словечко из других времен) харизматично. Невысокого роста, кучерявый, со светлыми глазами, он работал умело, ухватисто. Однако за лопату и мастерок брался нечасто — своей комиссарской работой занимался. В ССО комиссары идеологией, конечно, ведали, но не бывало на студенческих стройках ни нудных собраний, ни политинформаций, ни боевых листков. Среднее и высшее начальство понимало: студенты летом работают как звери и, если их будут еще воспитательной работой травить — они не выдержат. Поэтому основной заботой комиссаров являлось: развлечь подопечных, увлечь, развеселить.

Когда мы оказались в стройотряде в подмосковной Немчиновке в семьдесят пятом, поначалу все шло по-простому: отряд маленький, народ собирался вечерами у костра, пели под гитару, анекдоты рассказывали (любые, но не антисоветские) и разнообразные студенческие байки. Мы, школяры, с восторгом ощущали себя частью студенческого братства. Володя Ф-в присвоил нам троим прозвище «пионеры», которое прекрасным образом прижилось.

В стройотряде категорически запрещались игральные карты и выпивка, а комиссар не разрешал вдобавок нам, школьникам, курить. Даже выговор перед строем на линейке делал. Но мы, дурачки, все равно прятались от него и дымили.

На стройотрядную пору выпал день рождения у Димы. Пришелся он на воскресенье. На выходной нас отпустили по домам (суббота в стройотрядах обычно бывала рабочей — правда, трудились только до обеда, который сдвигался на пару часов позже обычного). И вот мы вечером разъехались по домам. Было дьвольски приятно оказаться в квартире, в отдельной комнате. Одному, а не в палатке на тридцать человек. И есть не то, что дали на раздаче, — брать еду, какую захочешь и сколько захочешь.

Но уже утром в воскресенье дома стало скучно, я облачился в стройотрядную куртку и отправился чествовать Диму. Мы поехали в кафе «Московское» — оно располагалось на улице Горького (теперь Тверской) во втором квартале справа, если идти от Кремля.

Ни капли спиртного мы не заказали (хотя могли бы! И нам бы принесли! Ведь мы же были в куртках, и нас все принимали за студентов!). Но вечером предстояло вернуться в стройотряд, где царил сухой закон. Поэтому мы попросили три мороженых и три стакана ситро. Ели «Лунное»: орехи, печенье, шоколад поверх трех шариков сливочного. Чокнулись, выпили лимонад. Сидели у распахнутого окна, за которым шумела и искрилась преобразившаяся и подтянувшаяся по случаю лета Москва.

Потом мы приехали в расположение отряда. Лагерь оказался пуст, мы были первыми, вернувшимися из увольнения. Мы сели в каптерку играть в шахматы (в дурака не позволяли себе, даже когда никто не видел). В старом одноэтажном здании, приспособленном студентами под бытовку и штаб, куда-то затерялся ключ, и для входа-выхода использовали окно до пола. И вот мы сидим, играем — раздается стук в дверь. Мы «находчиво» закричали:

— И хто там? — (Дима)

— Лбом постучи, тогда откроем. — (я)

— Вход через окно. — (Миша)

Через минуту в окно ввалилась светленькая: привезла пирожки и тортик собственноручной выпечки. Совершенно понятно, почему и ради кого она приехала — но Р-в продолжал ее игнорировать.

Потом она приезжала в стройотряд неоднократно, и всегда с гостинцами. В следующий раз мы красили забор, и она прозвала нас Томами Сойерами. Как-то мы репетировали сценку для самодеятельности (куда нас, «пионеров», разумеется, привлекли), и она стала первой зрительницей. Даже глазастый вездесущий комиссар Ф-в приметил:

— Какая деваха к пионеру Диме ездит!

— Это она к пионеру Сереже, — отбоярился тот.

— Не ври! — зло вскричал я.

В конце июня в лагерь прибыл основной контингент стройотряда. Жаль было разбивать сложившееся братство. Романтика с посиделками у костра закончилась. Вечерами уже не зубоскалили у костра — проводили мероприятия.

Работать нас троих бросили в бригаду, которая в подмосковном совхозе бетонировала отмостки для теплиц. Не знаю, кто придумал нас засунуть именно туда — наверно, постарались, чтобы мы меньше на глаза проверяющим попадались. Пахать нам было тяжело. Бетонные работы вообще не сахар. Мы — неокрепшие, пятнадцатилетние. Бригадиром у нас был Саша Л-в, больше похожий на армейского сержанта, чем на студента. Он прошел армию и считал, что без матерка ничто не будет шевелиться: «А ну-ка, пионеры, мать вашу перемать, взяли совковые лопаты и бегом на разгрузку, бетон пришел!»

Бетон привозили на гиганском «МАЗе», зачастую еще и с прицепом. До сих пор помню звук, с которым огромная серая плюха рушилась на землю. Потом Л-в злостно нарушал правила техники безопасности: запрыгивал на борт самосвала и, балансируя, подчищал остатки бетона из кузова. А мы с лопатами стояли внизу, вокруг кучи, чтобы ее растаскивать (или, как это называлось тогда, разрабатывать).

Все, чем мы занимались до прихода бетона и помимо него, было терпимо или даже приятно. Делали подготовку — то есть по бечевочке равняли землю вдоль теплиц, затем ставили опалубку. Лазили в теплицы за огурцами, которые с голодухи тут же съедали: теплыми, без хлеба и соли.

«МАЗ» вываливал громадные кучи в начале теплиц, у торцов. Нам приходилось совковыми лопатами грузить носилки, таскать их за пятьдесят шагов до нужного места. Там опрокидывали, разворачивались, и назад. Мы с Димой нагружали, таскали носилки, Миша, как самый легковесный, носил воду — поливать, размягчать бетон. Раствор и без того уже привозили сохлый, а потом он лежал под солнцем, пока мы его растаскивали под понукания бригадира. В конце концов он застывал окончательно, мы отбивали его ломами, и Саша, страшно матерясь, давал команду закопать остатки: кинуть в специально вырытую яму и присыпать землей.