Девятый час - Элис Макдермот

Когда она вернулась на место, ее соседка снова пыхтела и похмыкивала – трудно сказать, от чего именно.

За окошком в кромешной тьме перемаргивались крошечные огоньки. От вкуса сладкого чая, от действия алкоголя у Салли саднило в горле, чесались глаза. Она прислонилась головой к стеклу.

Станции, на которых они останавливались, поначалу приносили облегчение – сплошь золотой свет и суета на перронах. Но чем позднее становилось и чем чаще остановки вырывали ее из неглубокого сна, тем больше представавшие перед ней в желтоватом свете сцены напоминали гнетущий кошмар: поднятая рука усталого смотрителя, одинокий тщедушный пассажир с потрепанным чемоданом, прибитая ветром к стене газета, – утомленные тени, которые снова быстро терялись, когда поезд отъезжал в бескрайнюю ночь.

Ее отец был вагоновожатым на «БСТ».

Всю ее жизнь, пока она ходила по солнечным тротуарам и зеленой траве, он лежал в гробу, самом узком из всех коридоров – этих неосвещенных туннелей, которым положено служить преградой для камня и сырой земли. Почему она никогда не думала об этом прежде? Почему никогда не представляла его, пока беспечно спускалась и поднималась по лестницам подземки, пока равнодушно ехала сквозь тьму? Вагоновожатый на «БСТ», давно вернувшийся туда, где пробивался своим ремеслом, – в сырые подземелья, где есть только грязь, иссеченный камень и хрупкая темнота.

В какой-то момент Салли проснулась и увидела, что маленький мальчик снова стоит в проходе. Рядом беспокойно спала соседка. Мальчик покачивался в такт движению поезда. Даже в притушенном, мглистом от дыма свете она разглядела шишку размером с гусиное яйцо на его голове. Когда он сместился под грохот поезда, она увидела, как по щеке у него сбегает дорожка запекшейся крови. У нее осталась всего половина шоколадного батончика, но она нашла его в сумочке и протянула поверх спавшей рядом толстухи. Взяв шоколад, мальчик подобно призраку двинулся дальше. Щека его матери расплющивалась о стекло.

Салли собирается отдать свою жизнь другим во имя распятого Христа и Его любящей Матери. Она собирается вступить в орден Малых сестер бедняков конгрегации Марии пред крестом, «Stabat Mater», – сестра Жанна считала, что это самое красивое название из всех орденов. Потому что, говорила монахиня, оно напоминает всем, что в то мгновение на Голгофе только любовь противостояла жестокости и только любовь победила. По отношению к страданию любовь была, по выражению сестры Иллюминаты, как чистая ткань на гнойной ране.

Салли понимала этот образ, когда в подвальной прачечной монастыря наблюдала, как сестра Иллюмината водила горячим утюгом по чистой одежде монахинь, а вокруг витали ароматы крахмала, мыла и плотного полотна, высохшего на солнце внутреннего двора. Выстиранная ткань – безупречная и чистая, – чтобы наложить ее на раны человечества. В клубах ароматного пара Салли чувствовала радость и оправданность этой жертвы. Нет смысла накладывать грязное и запачканное на то, что уже поругано и извращено. Ты держишь себя в чистоте, ты делаешь себя чистой. Одетая в безупречные одежды, ты ходишь по чистым комнатам, молишься в положенные часы, говоришь мягко, воздерживаешься от лишних движений праздных рук и хранишь доброту мыслей, чтобы принести облегчение несчастному миру, излечить сочащуюся лезию – людского страдания. А страдание, по словам сестры Иллюминаты, – удел и наследие всех смертных.

Ей хотелось быть чистым противоядием от болей человечества в прекрасном одеянии.

А еще – бурно и неистово – Салли в такой же степени хотелось, чтобы над ней из-за этого не насмехались, чтобы ее не обманывали. Сестра Люси сказала, не следует думать, будто улыбкой и очарованием можно положить конец всем страданиям мира.

Когда в следующий раз Салли понадобилось в туалет, ей пришлось перелезать через тушу спавшей соседки. Неловко перебираясь через ее колени, стараясь не наступить на сумки под ногами, она почувствовала, как женщина ухватила ее за ляжку и ткнула грязным пальцем сзади в юбку. Вскрикнув, Салли едва не повалилась на пол, но успела восстановить равновесие в проходе. Она оглянулась на женщину, которая снова закрыла глаза. Мужчина через проход протянул руку, чтобы ее поддержать, и на мгновение она сжала его руку, хотя в этом не было необходимости. Рука у него была теплая, широкая и очень сильная.

– Спасибо, – поблагодарила она.

В туалете стояла сбивающая с ног вонь от чьих-то испражнений. Спотыкаясь, Салли выбралась в узкий тамбур между вагонами глотнуть свежего воздуха. Здесь грохочущее по рельсам эхо колес словно отражалось от темноты, а сама темнота вокруг будто была из черного камня. Казалось, они снова спустились под землю.

В желтом свете из соседнего спального вагона Салли увидела, как к ней по проходу приближается мужчина, а за ним движется проводник. Проводник застегивал пологи полок, надежно закрывая их обитателей на ночь. Девушка из Бронкса спит сейчас на деньгах, ради которых столько трудилась мать Салли. Приближающийся мужчина ей улыбнулся, и, испугавшись, она прошла перед ним. Он последовал за ней, даже протянул руку у нее над головой, чтобы придержать дверь, прижавшись (он что, правда прижался?) к ее спине. Он вошел в туалет, а она пробралась дальше по проходу. Четверо курильщиков все еще играли в карты. Когда она проходила мимо, они равнодушно подняли головы. У одного в пальцах был зажат черный окурок сигары, конец которой поблескивал от влаги. Все кругом воняло. Воняло дымом, пóтом и газами, испускаемыми глыбами спавшей плоти. Салли поднесла к носу тыльную сторону ладони – от нее самой воняло.

Пошатываясь от движения поезда, она прошла мимо своего места в другой конец вагона («Сортир», – с растяжечкой произносила похабная соседка… так вульгарно…), потом развернулась и направилась назад. Вот здесь, в тусклом и дымном свете, перед ней предстала вереница «других», которым она собиралась посвятить жизнь: это были грубые, неопрятные, неблагодарные люди. Их бледные лица, раззявленные, перекошенные во сне рты, раскинувшиеся руки и ноги. Солдат с ввалившимися глазами бездумно смотрит в ночь, прижимая к груди ранец цвета хаки. Скорчившийся старик с желтой кожей уставился прямо перед собой – с ненавистью и жаждой убийства. Молодая женщина в кокетливой шляпке яростно жевала жвачку. Читая журнал, она ковыряла в носу и щелчком отправляла козюли в проход.

Салли прошла немного вперед, чуть дальше своего места. Маленький обритый мальчик теперь спал, прижавшись к матери, которая повернулась к нему спиной. Руки он зажал между коленями, словно в надежде согреть. Он походил на бездомных, которые спали под эстакадами, на маленького беспризорника, прикорнувшего у стены бетонного склада. На полу у его ног валялся носовой платок в пятнах крови.

– Прошу прощения, – окликнула соседку, вернувшись к своему месту, Салли.

Разлегшаяся на сиденье женщина не шелохнулась. Мужчина через проход наблюдал, все еще улыбаясь.

– Прошу прощения, – повторила Салли. А попутчица лишь тихонько фыркнула и пустила ртом пузыри.

– Возможно, ее придется подтолкнуть, – заметил мужчина, сидевший через проход.

Салли впервые посмотрела прямо на него. Немолод, с проступившей щетиной, с залысинами, но почти красивый. Когда обнажает в улыбке зубы, видно, что сбоку недостает одного. Конечно, и на нем тоже, учитывая поздний час, лежала тень усталости, но взгляд был добрым. Салли и вправду хочет прожить жизнь без мужчины, который бы ее защитил? Наклонившись через проход, он тронул вульгарную женщину за толстый локоть.