Девятый час - Элис Макдермот

– Мэм, – позвал он. Потом громче: – Мэм!

И снова из глубины вагона крикнули:

– Эй вы, потише!

Устав от всего, Салли набралась храбрости и крикнула:

– Прошу прощения!

Она протянула руку (даже на ее собственный взгляд, движения у нее стали странные, точно ее пригибал огромный груз) и вдавила палец в плечо женщины. Тело под тканью пальто словно и не поддалось. Широкие ляжки соседки, растягивающие черную юбку, чуть дернулись, но все еще преграждали путь. Мужчина повторил:

– Мэм.

Изо всех сил пытаясь сохранить равновесие в проходе, Салли посмотрела на свое пустое место по другую сторону мощного препятствия из плоти. Никогда в жизни она так сильно не хотела куда-то попасть. Ей хотелось только свернуться там, прижаться щекой к прохладному стеклу. Ей хотелось только, чтобы ее оставили в покое. Внезапно от своего рода отчаяния она схватила сумки, вытащила из-под ног женщины и выбросила их в проход. Одна из них повалилась, оттуда выпал апельсин, пудреница и что-то шелковое, яркое – шарф, комбинация или ночная рубашка, и это наконец заставило женщину пошевелиться. Она потянулась к Салли, выставив заостренные когти, – инстинктивное движение неожиданно разбуженной. И в следующее мгновение Салли, охваченная страхом и гневом, ударила в ее ладонь кулаком, ощутив соприкосновение, замахнулась снова и ударила по внутренней стороне запястья, почувствовав кость под складками мяса. А потом словно бы единым, непрерывным движением (хотя, по правде говоря, движения были рубящими и резкими, как отбивание белья), она замахнулась снова… Женщина, защищаясь, попыталась и не сумела поднять локоть… Салли под костяшками пальцев почувствовала твердость сухих зубов женщины, еще липкую губную помаду и жаркое, неприятное дыхание.

– Держи при себе свои проклятые руки! – сказала Салли, переступая через ноги женщины и пяткой отпихивая ее набитые вещами сумки. – Не лезь ко мне!

Преодолев колени женщины, она юркнула на свое сиденье, сердце у нее ухало. Она повернулась лицом к окну.

Повисла изумленная тишина, потом соседка выкрикнула:

– Господь милосердный! – пыхтя с еще большей натугой, а может, не пыхтя, а рыдая.

Салли оглянулась через плечо. Осторожно прижав ужасные пальцы к губам, ее попутчица свесилась в проход, чтобы водворить на место свое добро. Мужчина с противоположной стороны наклонился ей помочь. Появился маленький обритый мальчик и, подобрав, протянул ей укатившийся апельсин и толстую золотую пудреницу. «Предатели!» – подумала Салли.

– Спасибо, золотко, – услышала она у себя за спиной голос со всхлипом. И еще раз: – Спасибо, сударь. – Затем: – А ведь с виду она и мухи не обидит.

Салли отвернулась к окну. И снова почувствовала жаркое дыхание соседки у себя на шее.

– Хорошая же из тебя получится монахиня, – прошипела та.

Салли подняла плечо, словно загораживаясь от звуков, от дыхания женщины. Теперь уже она сама задыхалась. Гнев – как сжатый кулак у нее в груди. Но была еще и гордость. В конце концов она за себя постояла.

– Ты дьявол, – сказала ей на ухо женщина.

Не поворачиваясь к ней, Салли оскалилась на собственное отражение и прошептала:

– Нет, вы.

Подоконник теперь был закопчен не меньше, чем в вагоне подземки.

В вагоне пахло сажей. Салли вжалась лбом в стекло, пытаясь понять, нет ли за ним завода, пожара, пылающей мусорной свалки. Пламя и сера. Вполне подходящий запах для этого адского поезда, этой ужасной поездки, которая не могла бы увести ее дальше от чистой прачечной монастыря и светлой радости – именно такое чувство она испытывала всего несколько часов назад при мысли, что призвана к освященному церковью служению.

За окном поезда была только темнота, на нее смотрело лишь ее собственное смутное отражение. Интересно, сколько миль они уже проехали? Подумав об этом, Салли почувствовала, как на глаза у нее наворачиваются слезы, которые она, сама того не сознавая, сдерживала с того момента, как в последний раз видела за окном сестру Жанну и мать. Она прижала кончики пальцев к стеклу. В его раме стояли мама и сестра Жанна. Слезы наконец хлынули. Горькие и неудержимые. Ребенку без матери жизнь радостей не сулит.

За спиной у нее беспутная соседка сказала:

– Поделом тебе.

Было три утра.

К тому времени, когда поезд прибыл на вокзал в Чикаго, Салли уже произвела в уме подсчеты: у нее есть столько-то в кошельке и еще три банкноты пришпилены к подкладке сумочки. И в каждом ботинке лежало по доллару – по совету близняшек Тирни. На обратную дорогу домой она возьмет себе билет в спальный вагон.

В красивом здании вокзала витал аромат – знакомый запах города поутру, от которого ей на мгновение почудилось, что она не впервые сюда приехала, а вернулась. Было нечто чудесное в лившихся сквозь стеклянную крышу лучах, которые причудливо ложились на каменные плиты пола.

Тут деловито суетилось множество людей, как напоминание о неотвязной грязной женщине, дыхание которой Салли все еще ощущала. Она увидела двух монахинь, пришедших ее встретить: чистые и строгие силуэты, руки спрятаны в рукавах. Одна была молодой, другая – постарше. Обе улыбнулись, когда Салли подошла. В сравнении с лицом вульгарной попутчицы с плотным слоем пудры их лики казались чистыми, будто только что созданными – невзирая на рыжеватый пух и морщины одной и россыпь бородавок другой. Салли узнала запах солнечного света и крахмала, исходивший от их одеяний. Она сразу прочла предложение дружбы в застенчивых карих глазах младшей.

Она до конца жизни будет любить компанейское общество монахинь.

– Вот и ты, – сказала старшая, приветственно протягивая безупречные руки. – Мы так рады, что ты решила к нам присоединиться.

Салли поставила на каменные плиты чемодан. Краешком глаза она, возможно, заметила, как быстро проходит мимо девушка из Бронкса. А может, и нет.

– Правда в том, – призналась она, – что я передумала.

Никаких сестер на улицах, пока Салли шла от станции подземки. Никакого Патрика Тирни, который крикнул бы: «Что я тебе говорил?», увидев, как она тащится домой. Тут ей повезло. В поезде на обратном пути она спала урывками: на нижней полке с застегнутым пологом, но не менее перепуганная, чем когда отправлялась на запад. Настоящей мукой по пути туда были ужасные люди. Мукой по пути назад – бесконечное одиночество на темной узкой полке.

Шум громыхающего и качающегося поезда звучал в ее ушах (словно она все еще ехала или тротуар подрагивал), пока она шла с чемоданом по своему кварталу, поднималась на знакомое крыльцо. В подъезде оказалось пусто. В окне гостиной первого этажа не маячила миссис Гертлер. Тут Салли тоже повезло. Она поднялась по лестнице. Чуть перевалило за полдень, но недосыпание и неурочное возвращение странно сбивали ощущение времени. Каких-то сорок восемь часов назад она попрощалась с этим домом, поглощенная романтическими мыслями, что много лет пройдет, прежде чем она увидит его снова. Учитывая усталость, не требовалось большого воображения, чтобы поверить: время действительно сместилось, и она возвращалась, подобно Одиссею, став намного старше и сильно изменившись.