Как жить с французом? - Дарья Мийе

Конечно, мы проспали закат. Факт, что на сон человек тратит треть жизни, перестает казаться таким уж шокирующим на пахнущем лавандой диване, под соломенным тентом, с морем в трех шагах. Мы бы проспали и ужин, но лангусты в лимонном соусе и засахаренный билимби на десерт — замечательное подъемное средство. Я как раз собиралась с помощью вилки и ножа узнать, что же такое билимби. Но у Гийома, который за то время, что я ходила в туалет, успел свести знакомство не только с билимби, но и с гуанабаной, черимойей и рамбутаном, глаза горели жаждой приключений.

— Да, поехали поищем черепах, — по-мальчишески встрепенулся он. — В конце концов, люди приезжают сюда со всей планеты затем, чтобы посмотреть на черепах, а не чтобы набить брюхо.

На острове между тем начался шторм. По обочинам песчаной дороги носились красные листья, и пальмы кричали, словно испуганные женщины. Электромобиль заносило порывами ветра, колеса то и дело натыкались на кокосы, похожие на откормленных уток. Вдруг свет фар выхватил нечто, неподвижно лежащее поперек дороги. Это нечто было размером с пол-электромобиля.

— А-а-а, господи, ты чуть не сбил черепаху! — воскликнула я.

— Похоже, ее кто-то сбил до меня, — отозвался Гийом. — Посмотри, как у нее вывернуты лапы.

— А-а-а… пойди посмотри, что с ней! — завопила я еще громче и поджала колени.

Гийом вылез из электромобиля и осторожно приблизился к черепахе. Она не двигалась. Чтобы проверить степень ее «живости», он легонько ткнул мыском по панцирю. Безрезультатно. Он нагнулся и вежливо постучал. Ноль реакции. Тогда, забыв пиетет и хорошее воспитание, он принялся ступней приподнимать костяную полусферу. Рептилия вдруг очнулась, вытянула длиннющую шею и что есть мочи зашипела. Гийом интуитивно зашипел в ответ. Черепаха с угрозой подалась вперед. Гийом отступил и наткнулся на бампер. У меня перед глазами пронеслись завтрашние сводки информагентств.

«Французский турист доставлен в больницу города Виктория с многочисленными укусами гигантской черепахи».

«Рептилия искусала двух туристов и разбила автомобиль».

«Черепахи-агрессоры терроризируют Северный остров Сейшельского архипелага».

«Правительство Сейшел принимает беспрецедентные меры по борьбе с черепашьим беспределом и просит туристов делать прививки от черепашьего бешенства».

«Экономика Сейшельских островов в кризисе из-за туристического карантина».

Гийом отскочил от машины на несколько метров и стал издавать ужасающие звуки — смесь приглушенного рыка и полоскания горла. Вены на его шее вздулись, а выдающийся нос стал очень похож на острый, крючковатый клюв его визави. Он был убедителен, но лучше было вмешаться, пока у него не кончились аргументы или словарный запах черепашьего языка. Рептилия страшно двигала морщинистой шеей, будто кобра, готовящаяся к прыжку. Я передвинулась на водительское место и дернула ключ зажигания. К сожалению, электромобили, на которых ездили по острову, трогаются бесшумно, и черепаха даже не повернулась в мою сторону. Клаксона на руле тоже не было — звуковые сигналы могли бы нарушить покой постояльцев. Я дала задний ход, отъехала на несколько метров и, зажмурившись, втопила газ…

Мне, конечно, известно, что гигантские черепахи — очень уважаемые животные на Сейшельских островах. Что их особый статус прописан в конституции, а за убийство этой рептилии можно схлопотать немалый срок. Объективно говоря, я шла на немалый риск ради спасения отца моего будущего ребенка. Вряд ли здешний суд примет во внимание, что это была допустимая самооборона. Это все равно что во Франции упирать на то, что вы разбили бюстик Марианны о голову грабителя. Есть вещи, которые выше личной безопасности, эти вещи — государственные символы. Об один из этих символов я как раз сейчас глухо стукнулась бампером.

Черепаха опешила. Она медленно повернула голову и долгим запоминающим взглядом посмотрела мне в глаза. Этот взгляд сообщал: ее месть будет жестокой. Как хорошо, что послезавтра я уже буду в Москве: туда она доберется не скоро, даже если ярость сообщит ее ногам невиданное ускорение, а если и доберется, то недолго проживет в московском климате. Удивляюсь, как люди-то в нем выживают.

— Прыгай! — крикнула я Гийому, опешившему не меньше черепахи.

Он вскочил на пассажирское сиденье.

— Зачем ты вмешалась? Мы уже почти договорились! — запричитал он, отдышавшись. — Она сказала, объезд вон там.

Гийом умеет найти общий язык со всеми. Языковой барьер для него — вспомогательный фактор, и наши отношения тому пример. Мне вообще кажется, что для создания пар таким вспыльчивым людям, как мы с ним, вредно говорить на одном языке. На невнятный иностранный говор можно списать большинство ссор и недопониманий. На чужом языке не разберешь ни жалящего сарказма, ни крепких ругательств, а значит, и не обидишься на них. Пока лезешь в словарь за переводом его оскорбительной тирады, успеваешь остыть. Да и собственные грозные речи становятся короче и невыразительнее по закону речевой экономии. В общем, говорить на разных языках — действенное средство, чтобы пережить первые годы притирки.

* * *

Утром следующего дня я брезгливо осматривала свои серые джинсы с безопасного расстояния: как могла я добровольно заставлять мою кожу соприкасаться с этим гадким, грубым материалом?! Жалко свернувшиеся в уголке, они казались мне бомбой замедленного действия, которая взорвется в семнадцать ноль-ноль, когда вертолет приземлится на другом конце острова, чтобы увезти нас в аэропорт Виктории. Тогда мне придется натянуть эту наждачную ткань на понежневшие, подрумянившиеся бедра, и… и мне было больно об этом думать. По дороге к вертолетной площадке мы пинали на прощание кокосы и шипели по-черепашьи. Как заметил Фредерик Бегбедер, на то, чтобы из пещерного человека сделать цивилизованного, потребовались миллионы лет, а обратный процесс в подходящих условиях занимает считаные дни.

Отпуск на Сейшелах вошел в нашу семейную историю еще и тем, что зародившаяся во мне жизнь, кроме призрачных перспектив на будущее обеспеченной островитянки, обрела имя собственное — Букашка. Она щекоталась всеми четырьмя конечностями, когда я входила в воду, и засыпала, когда я устраивалась загорать на солнышке, — что-то среднее между гусеницей и божьей коровкой. Она была абсолютной явностью и в то же время — абсолютным абсурдом. Я часто забывала, что во мне кто-то живет. Я вообще была не прочь забыть о своем «особом положении», но оно напоминало о себе каждый раз, когда я надевала купальник: потяжелевшая грудь беспардонно вываливалась из чашек. Крошечный паразитик постепенно обживал мой организм, и только мозг оставался неуязвим до поры до времени. Хотя с последним утверждением Гийом вряд ли согласился бы.

На Сейшелах мы оба вдруг поняли, что придется принести в жертву с рождением Букашки: отпуски на другом конце света, беспечную жизнь на чемоданах, возможность уехать куда-то, не зная, где будешь ночевать, нерегулярное питание, вечеринки у друзей, сидение в барах до рассвета, длинные разговоры ни о чем… и наше маленькое «мы», которое только начинало зарождаться и уже было вынуждено уступить место «МЫ» большому. Мы разлетелись в разные концы Европы с тем, чтобы встретиться через полтора месяца в Париже.