Лина и Сергей Прокофьевы. История любви - Саймон Моррисон

Знания, почерпнутые на лекциях, зачастую влияли на решения, принимаемые Линой и Сергеем как в работе, так и в быту. Впрочем, религиозная мораль, так привлекавшая супругов, зачастую перекликалась с идеями континентальной философии. Сергей, в юные годы изучивший немало трудов философов-идеалистов, написал в дневнике о некоторых обнаруженных сходствах. Он пришел к выводу, что утверждение Мэри Бейкер Эдди, о том, что мир устроен намного сложнее, чем нам представляется, и многое в нем непознаваемо, недоступно нашему пониманию, восходит к философии Иммануила Канта. А обнадеживающее утверждение относительно ложности смерти роднит Христианскую науку с философией Артура Шопенгауэра.

Самым оптимистичным и привлекательным был принцип Христианской науки о вечной, беспредельной любви, в то время как зло – конечный, временный продукт материального мира. Сергея привлекала эта идея, хоть он и считал ее парадоксальной. Если зло – материальный продукт, созданный человеком, но в то же время человек является отражением Бога, то как и почему существует зло? Причина в том, что человек в погоне за свободой отвергает Божью благодать, категорично отвечала Эдди. Материальное существование всего лишь фаза в вечной и бесконечной жизни духа. Чтобы преодолеть искушения плоти, которые порождают зло, нужно не терять связи с божественным.

Сергея вдохновляла мысль, что если он, художник, является отражением Бога, то и его искусство тоже. То есть в его «земной» музыке присутствует божественное, духовное начало. Зачастую, приступая к сочинительству, он просматривал старые блокноты в поисках музыкальных идей, которые могли пригодиться. Среда не имеет никакого значения, потому что его музыка, горделиво рассуждал Сергей, существует вне времени и пространства.

Некоторые из самых совершенных мелодий приходили к нему, когда он находился вдали от стола или рояля – прогуливался, играл в бридж, спорил с Линой или нянями Святослава, встречался с русскими друзьями-эмигрантами или с агентами и издателями. Сергей был не в состоянии сосредоточиться на других делах, пока не запишет пришедшую на ум мелодию.

В целом влияние Христианской науки на творчество Сергея можно охарактеризовать как положительное, за исключением оперы «Огненный ангел». В ней по сюжету должны были происходить сверхъестественные события, но Христианская наука ничего подобного не признавала. Проблематичен оказался и баланс между силами добра и зла. Сложная для исполнения и восприятия опера не сразу нашла путь на сцену. Сначала Сергей пытался поставить ее в Париже. Когда это не удалось, он задумал поставить ее в Берлине, но, когда провалилась и эта попытка, решил поставить оперу в Нью-Йорке.

Эти неудачи после нескольких лет тяжелейших усилий убедили его в том, что «Огненный ангел» проклят. Отказы в постановке оперы по практическим и художественным соображениям были к тому же сильнейшим ударом по его профессионализму – это наводило Сергея на мысль, что его время на Западе заканчивается. Он выражал недовольство работой своего заваленного работой секретаря Георгия Горчакова, из-за переутомления допускавшего ошибки в партитуре. Кроме того, Сергей никак не может разрешить конфликт между оперой и религией. «Из-за Христианской науки я полностью утратил интерес к теме, и меня больше не привлекают истерические припадки и сатанинская радость», – сетует Сергей[185]. Он даже подумывал о том, чтобы предать свое творение сожжению, но Лина отговорила мужа, заявив, что в опере слишком много новаторского, чтобы уничтожать ее. Прокофьев послушался совета Лины и впоследствии переработал музыку «Огненного ангела», создав свою Третью симфонию.

В это же время Сергей занимался другим проектом, совершенно приземленным, – балетом на тему советской жизни по заказу Дягилева. Цель состояла в том, чтобы воспеть союз человека и машины, сходство между функционированием человеческого тела и советских заводов. В то время, когда Сергей обдумывал проект балета, изображавшего жизнь в Советском Союзе, с ним вышли на связь советские представители по культуре в Париже. Сергей всегда интересовался тем, что происходит на родине, ему было мало новостей, которыми делились в письмах друзья из России, и он попытался наладить контакт с советскими дипломатами, что совпадало с их собственными интересами. В 1920-х годах Сергей был вовлечен в деятельность организации под названием Всероссийское общество культурной связи с заграницей (ВОКС)[186]. Организация занималась культурным обменом, а заодно и шпионской деятельностью.

В июле 1925 года в Париже Сергей, придя в гости к Йожефу Сигети[187], познакомился с недавно приехавшим из Москвы Борисом Красиным[188]. В присутствии Красина в Париже не было ничего необычного или примечательного, за исключением того, что он служил под началом Анатолия Луначарского, который разрешил Сергею уехать в 1918 году из России на Запад. При Ленине Луначарский был назначен наркомом просвещения и оставался на этой должности при Сталине, преемнике Ленина. Позже Лина видела Луначарского, его вторую жену, актрису, и дочь жены от первого брака в Москве и Ленинграде в 1927 году. Луначарский показался ей слабым стариком, пережитком аристократической интеллигенции. В 1933 году Сталин решил сместить Луначарского с поста и отправил его послом в Испанию, но Луначарский умер до вступления в должность.

Сергей считал, что встреча с Красиным была случайной, но на самом деле она была специально подстроена. Красин, получив инструкции от высокопоставленных членов советского правительства, приехал в Париж с особым заданием. В апреле 1925 года Луначарский направил Сталину письмо с просьбой разрешить ему выезд за границу с целью восстановления культурных отношений с Западом и привлечения на свою сторону талантливых русских эмигрантов, которые приобрели мировую известность. «Нет никакого сомнения, что мой приезд в Европу оживит эти отношения и что я получил бы много возможностей крепче связать нашу культурную жизнь с европейской, в то же время ни на волос не снижая нашего советского достоинства… Несколько меньшее значение, но все же несомненное имеет то обстоятельство, что среди заграничной эмиграции есть значительное количество высокоталантливых людей. Некоторые из них приобрели настоящую мировую славу. Возможно, что некоторые из них с удовольствием вернутся в Россию… Я совсем не желаю возвращать на родину ни эмигрантов вообще, ни тех выдающихся людей, которые чувствуют себя враждебными к нам эмигрантами, но выдающихся людей, держащихся далеко от нас по недоразумению и неопределенному страху, связать с нами вновь, конечно, хорошо».