Калигула - Игорь Князький

Тиберий в молодые годы грешил пристрастием к вину. Зная об этой его слабости, остроумцы ядовито называли его не Тиберий Клавдий Нерон, но Биберий Кальдий Мерон. Получалась весьма ядовитая игра слов: ведь Биберий — это от bibere (пить вино), Кальдий — от calidus (горячий), а Мерон — от тегит (чистое, неразбавленное вино). Пожилой Тиберий в вине стал умерен, но теперь злая молва приписала ему иное пристрастие:

Наконец, одно из стихотворений выстраивало целый ряд великих кровопроливцев, из жажды власти не щадивших соотечественников:

Здесь даже попытка выявить некую закономерность: стремятся к власти, проливая потоки крови, те, кто в жизни изведал обиды и унижения. А для римлян изгнание — величайшее унижение и жестокое наказание. Тиберию в этом случае припоминали его ссылку на остров Родос при Августе. Особо дблжно отметить, что люди, достигшие или стремившиеся достичь высшей власти в Риме, проливая потоки крови, именуются царями. Царь для римлян понятие совершенно ужасное и обвинение в стремлении к царскому венцу — самое убийственное в буквальном смысле слова. Обвинив в этом, убили Тиберия Гракха, пусть он и в мыслях не имел ничего подобного, а за действительное стремление к царской власти кинжалы убийц поразили великого Гая Юлия Цезаря. Употребляя слово «царь» — Rex, автор обличительных стихов, безусловно, хотел показать, что титул «принцепс» в Риме уже никого не обманывает. Единовластный правитель Империи — самый настоящий царь.

Тиберий, демонстрируя в начале своего правления спокойное отношение к такого рода стихотворным выпадам, недолго сдерживал себя. Действие «закона об оскорблении величия», Тиберием окончательно превращенного в «закон об оскорблении величества», из года в год нарастало. Римские историки Тацит и Дион Кассий весьма подробно изложили действие этого печально знаменитого закона. Число процессов увеличивалось, жестокость Тиберия проявлялась все чаще. Общую трагическую картину эволюции правления пожилого принцепса лучше всех, пожалуй, дал Светоний:

«Перечислять его злодеяния по отдельности слишком долго: довольно будет показать примеры его свирепости на самых общих случаях. Дня не проходило без казни, будь то праздник или заповедный день: даже в новый год был казнен человек. Со многими вместе обвинялись и осуждались их дети и дети их детей. Родственникам казненных запрещено было их оплакивать. Обвинителям, а часто и свидетелям назначались любые награды. Никакому доносу не отказывали в доверии. Всякое преступление считалось уголовным, даже несколько невинных слов. Поэта судили за то, что он в трагедии посмел порицать Агамемнона, историка судили за то, что он назвал Брута и Кассия последними из римлян: оба были тотчас казнены, а сочинения их уничтожены, хотя лишь за несколько лет до этого открыто и с успехом читались перед самим Августом. Некоторым заключенным запрещалось не только утешаться занятиями, но даже говорить и беседовать. Из тех, кого звали на суд, многие закалывали себя дома, уверенные в осуждении, избегая травли и позора, многие принимали яд в самой курии; но и тех, с перевязанными ранами, полуживых, еще трепещущих, волокли в темницу. Никто из казненных не избежал крюка и Гемоний: в один день двадцать человек были сброшены в Тибр, среди них — и женщины и дети. Девственниц старинный обычай запрещал убивать удавкой — поэтому несовершеннолетних девочек перед казнью растлевал палач. Кто хотел умереть, тех силой заставляли жить. Смерть казалась Тиберию слишком легким наказанием: узнав, что один из обвиненных, по имени Карнул, не дожил до казни, он воскликнул: «Карнул ускользнул от меня!» Когда он обходил застенки, кто-то стал его умолять ускорить казнь — он ответил: «Я тебя еще не простил». Один муж консульского звания упоминает в своей летописи, как на многолюдном пиру в его присутствии какой-то карлик, стоявший у стола в толпе шутов, вдруг громко спросил Тиберия: почему еще жив Паконий, обвиненный в оскорблении величества? Тиберий тут же выругал карлика за дерзкий вопрос, но через несколько дней написал сенату, чтобы приговор Паконию был вынесен как можно скорее…

…Когда ему доложили, что приехал один его родосский знакомец, им же вызванный в Рим любезным письмом, он приказал тотчас бросить его под пытку, решив, что это кто-то причастный к следствию, и обнаружив ошибку, велел его умертвить, чтобы беззаконие не получило огласки. На Капри до сих пор показывают место его бойни: отсюда осужденных после долгих и изощренных пыток сбрасывали в море у него на глазах, а внизу матросы подхватывали и дробили баграми и веслами трупы, чтобы ни в ком не осталось жизни»{136}.

Всего за время правления Тиберия состоялось семьдесят девять процессов об оскорблении величества. Чуть более трех на каждый год правления. Число их жертв было во много раз меньше, чем число тех, кто погиб во время проскрипций Луция Корнелия Суллы и триумвиров — Антония, Лепида и Октавиана{137}. Но восприятие деяний Тиберия римлянами оказалось много более суровым, нежели оценка организаторов проскрипций, исключая Суллу. Проскрипции — явление жестокое, отвратительное, беззаконное, но все-таки кратковременное, вызванное чрезвычайными обстоятельствами. За всю историю Рима они происходили только дважды и были следствием ожесточенной гражданской войны. Репрессии же Тиберия явно претендовали на норму политической жизни Рима, становясь делом повседневным, обыкновенным. Потому здесь дело вовсе не в количестве пострадавших. Жертвой закона об оскорблении величества — о величии римского народа никто уже не вспоминал — мог стать любой не просто враждебно настроенный к правителю человек, не скрывающий своих чувств, но и злосчастный болтун — острословец, неудачно пошутивший в адрес принцепса в присутствии не самых верных друзей или случайных собеседников. Любой мог стать жертвой доноса, тем более что доносчик по тому самому зловредному закону получал в случае успешного разрешения дела четверть имущества своей жертвы. Попытка ограничить применение этой бессовестной нормы не оказалась удачной. В 24 году, когда один несправедливо обвиненный покончил жизнь самоубийством, в сенат было внесено робкое предложение, чтобы в подобных случаях доносчик оставался без вознаграждения. Но Тиберий немедленно пресек это вредное, с его точки зрения, поползновение. Согласно державному мнению принцепса в действующем законе ничто не может принципиально изменяться{138}.