Ирония жизни в разных историях - Али Смит

— Она и в жизни такая, — заметила средняя.

— Она победила в национальных скачках. И состригла свои волосы, — сказала самая молодая.

— Представляешь, живешь ты в бунгало и получаешь в подарок на Рождество облегающее платье? — снова вступила средняя.

Старшая наблюдала за ними, смеясь.

— Да, — сказала она. — Тогда уже прошло немало времени после войны, поэтому бог знает где он его нашел. Мой отец. Этот плетеный чемодан, полный фруктов, он вошел весь промерзший, держа его под мышкой, и поставил на пол в кухне. Надо было видеть лицо моей матери. В корзине лежали фрукты, которые мы, возможно, и не мечтали когда-либо попробовать. Кое-какие из них я так до сих пор больше нигде не видела.

— Ты хоть помнишь их вкус? — спросила средняя.

— Никогда не забуду, — ответила старшая.

— Как самая сочная еда, «техниколор», — сказала молодая.

Старшая утвердительно кивнула.

Две другие ушли, одна бегом, вторая прихрамывая, обе отправились ловить автомобиль с «огоньком» в надежде, что это такси. Она осталась одна. Средняя дала ей десятифунтовую банкноту. Старшая оставила ей свое пальто, и теперь она носит его. Сзади пальто влажное от земли, а плечи и рукава, подогнанные под фигуру женщины в возрасте, все еще хранили ее тепло. «Мне оно не понадобится, — сказала Этта, снимая пальто, когда уходила. — Тебе оно больше пригодится. А мы сейчас поймаем вот то такси».

Диана подняла глаза. Усыпанное звездами небо напоминало белое жнивье.

У Этты дома остался больной отец. Вот почему она не спешила туда возвращаться. У Мойры, казалось, вообще не было причины не хотеть идти домой. Впрочем, что-то могло и быть.

Диана надеется, что эти две женщины сейчас едут к себе, в свои теплые дома.

Она стала карабкаться вверх по склону берега реки. Внизу на траве виднелись три маленьких темных пятна, где морозу пришлось отступить и растаять, когда они сидели там втроем, разговаривая. В голове прояснилось, стало меньше тумана. Прежде все предметы сами перемещались вокруг, как некие фигуры в тумане. Теперь они успокоились. Вот церковь на другой стороне дороги, которая, правда, в свете уличного фонаря выглядит зловеще. Она ее помнит. Они заходили туда погреться.

Тут она рассмеялась. Теперь, когда она идет мимо церкви, у нее есть основание сказать: и я была там внутри и гасила свечи в сочельник. И еще там был старый священник, он выгнал их, но только в конце. А еще — мужчина рядом с ней в одном ряду, она поцеловала его. И все прихожане в тот вечер, упакованные в честь Рождества, словно богатые подарки, и слушающие в середине зимы старинную историю о рождении Христа. Как будто рождественским утром они откроют двери своих домов и обнаружат самих себя на пороге в виде новорожденных, лежащих в корзине, как те экзотические фрукты, или в одном из тех винных ящиков, сделанных из дорогой древесины и наполненных соломой.

Она шла вдоль изгиба реки. За углом и вниз по улице город все еще утопал в огнях, хотя во многих домах к этому времени уже готовились ко сну, не спеша. Где - то там сейчас послушник; он будет спать в маленькой кровати, натянув до подбородка одеяло, и система центрального отопления отключится только утром. По всему городу люди устраиваются спать в домах, крыши которых лоснятся сейчас белым цветом, но как только наступит утро и к ним прикоснутся лучи солнца, они опять почернеют. И та женщина на могиле умершего мужа. Если она пришла сегодня вечером к могиле, то на ней непременно огромный тулуп из овчины, перчатки и шарф, и еще у нее с собой такой же обогреватель, как у туристов во время отпуска, и идущий от него жар будет освещать кладбище и растущие там деревья, и ветви, голые и обледеневшие, вечнозеленые и обледеневшие.

Тротуар усыпан песком. Она чувствует его под ногами. А над ней — мороз и пустое небо. Она протягивает руку и стряхивает изморозь с ветки дерева, что стоит рядом со счетчиком стоянки. Ветка в ее руке вся усыпана плотно закрытыми почками. Она бьет по ней щелчком, и кристаллы льда разлетаются вокруг дерева в разные стороны, как брызги воды с собаки.

Часы на обледеневшем счетчике стоянки освещены сзади. Она трет замерзшее стекло холодной рукой. Два сорок шесть утра. Она наклоняется к ограждению и прислушивается. Только шум реки, и где-то далеко, в самом конце стоянки, слышны крики и пение празднующих людей. Она глубже укутывается в пальто и прячет руки в карманы. Догорающая свеча; десятифунтовая банкнота; чьи-то случайные крошки хлеба и пыль.

Она собирается идти куда угодно, еще не знает куда.

Улица опустела, если бы не мужчина, который направляется к ней с другой стороны дороги. Рождественским утром в три часа, когда еще темно, он вышел прогулять двух маленьких псов Джека Расселла.

Вот в этом и заключается вся история, думает она, когда они проходят мимо друг друга.

Слишком темно, чтобы увидеть его лицо. С Рождеством Христовым, дорогая, кричит он ей через дорогу. Всего хорошего.

Слова полны сердечности.

С Рождеством Христовым, говорит она ему в ответ. Всего самого лучшего.

Настал конец, и мы оба об этом знали.

— Так что же будем делать? — спросил ты.

Я пожала плечами.

— Понятия не имею, — ответила я.

Ты покачал головой.

— Я тоже.

Мы растерянно стояли в гостиной. Даже мебель в ней казалась бессмысленной. Я понимала, что продолжаю стоять, словно вежливо ожидаю твоего ухода. Ты тоже выжидал, подтянутый и строгий, как будто только что поднялся с места, чтобы попрощаться с гостем.

Я скрестила руки на груди. Ты положил свои руки на бедра.

У тебя под глазами появились черные круги, как если бы ты не спал в течение многих недель. Я знала, что у меня под глазами такие же темные круги. На улице шел мокрый снег, вечер был пронизывающе холодным; наступил худший месяц года, когда дни воспринимаются более пасмурными, недели — утомительно долгими, а деньги, как представляется, еще медленнее поступают на счета частных лиц в банке.

Я села на диван. Ты опустился рядом. И хотя центральное отопление было включено на полную мощь, все равно казалось, будто в доме полно щелей. Мы оба уставились на пустой камин в стене.

— А знаешь что? — сказал ты.

— Что? — спросила я.

— Давай попробуем разжечь камин, — предложил ты.

— Давай, — согласилась я.

Пока ты рвал на кусочки сегодняшнюю газету, я принесла из спальни спички. После вышла во двор под мокрый снег, чтобы взять из сарая дров. Я выбрала те, что поменьше, и несколько крупных, а потом вытащила из груды сложенных за сараем бревен одно большое мокрое бревно и положила его поверх остальных, потому что, как ты всегда говоришь, в растопленном камине мокрое бревно и впрямь горит очень хорошо. Но когда я подошла к черному ходу со стороны сада, дверь там была закрытой и никак не открывалась. Я положила на землю бревна. Снова подергала ручку.