Маска чародея - Дарелл Швайцер

Я положил обе монетки в пустой кошелек, свисавший у меня с пояса. Руки должны остаться свободными.

Пока я нагибался за палкой, труп все тащился вперед, шипя. Но госпожа Хапсенекьют — Неку — подняла перед собой скрещенные руки и заговорила на языке Дельты.

— Мой господин, мой муж, ты вернулся.

Птадомир ответил на том же наречии:

— Я больше не покину тебя до тех пор, пока струятся воды Великой Реки.

— Я не боюсь тебя, — сказала Неку. Но голос ее дрогнул. Я понял, что на самом деле она страшно боится. Но она справилась с собой и заговорила с ним о прежних временах, об их совместной жизни. Мертвец остановился послушать ее, и этих нескольких мгновений оказалось вполне достаточно, чтобы меня переполнила магия. Я соединил ладони над оставшейся от хижины палкой и зажег ее по всей длине колдовским огнем. Я поднял ее в воздух, как факел.

— Господин, — обратился я к нему на языке мертвых. — Настало время пойти со мной. Вы чересчур долго откладывали свое последнее путешествие.

Птадомир рявкнул в ответ:

— А кто ты такой, чтобы стоять между Птадомиром и тем, чего он желает?

Пока он говорил, я стал точно посередине между ним и его женой, широко расставив ноги и надежно упершись носками в землю. Неку сохраняла спокойствие, кинжал в ее опущенной руке смотрел вниз.

— Я не из благородных, господин, но я ваш друг, знающий дорогу в Ташэ — я там бывал.

— Значит, ты такой же мертвец, как я, и не имеешь надо мной никакой власти.

Я сотворил знак Воориш, связывающий мертвых, и возразил:

— Но я же вернулся оттуда.

Труп зашипел и снова потянулся ко мне, намереваясь вцепиться в шею обеими руками. Я поднял горящую палку и произнес тайное имя Всепожирающего Бога. Птадомир замер на месте, опустив руки и безвольно обмякнув.

Я понял, что смогу сдерживать его всего несколько секунд. И прошептал госпоже Неку на речи торговцев, надеясь, что Птадомир не поймет:

— Быстро! Его настоящее имя!

— Ну… Птадомир…

Я почти развернулся к ней. Как только мое внимание к мертвецу ослабло, он двинулся вперед. Я ткнул горящей палкой в разлагающееся лицо и не достал всего несколько дюймов.

— Нет! Его священное, тайное имя.

— Но я…

— Скажи мне его, быстро!

— Его зовут Сеннет-Та. Это означает Сокол-в-Утреннем-Свете.

Я обратился к трупу на языке мертвых:

— Сеннет-Та, отвернись от утреннего света, отвернись от рассвета, отвернись от света и дня, направь свои крылья к ночи, где ты должен теперь поселиться, в утробу Сюрат-Кемада, повелителя и пожирателя всего сущего. Погребальное судно уже ждет тебя. Все готово.

Мертвец закачался, наклонившись вперед, потом назад, потом снова вперед, он стоял неуверенно, чуть не падая, словно оживившее его заклятье наконец начало терять силу. Он повернулся к госпоже Хапсенекьют и вытянул вперед руку, и в этом жесте сквозили… нет, не злоба и ненависть, а тоска и отчаяние. Наверное, он так прощался с ней. Она отпрянула от него, сжав в руке кинжал.

Я не мог заставить мертвеца повиноваться мне. Я не был ни достаточно силен, ни достаточно опытен, или, скорее, управлявшее им заклятье и его собственная страсть были сильнее меня.

Медлить было нельзя. Мне оставалось лишь попытаться убедить его.

— Благородный господин Птадомир, — заговорил я на языке мертвых, — ты же выдающийся человек, дворянин, ученый. Давай же немного пройдемся и как ученые люди обсудим вопросы жизни и смерти.

Это сработало. Почему-то я был уверен, что это сработает. Труп, пошатываясь, поплелся за мной вдоль по берегу. Я держал между нами факел и расспрашивал Птадомира о Городе-в-Дельте, о Царе Царей, о придворных интригах. Он говорил долго и обстоятельно, совсем без горечи, даже когда рассказывал, как враги с помощью трубки из тростника запустили змею ему в ухо, когда он спал рядом с женой, и змея укусила его в мозг; даже когда он рассказывал, как Неку проснулась с криком и как кричала потом, когда его тело было похищено из постели и брошено в реку без каких-либо обрядов или церемоний.

— Деяния мужчин велики и славны, — сказал он, переходя с языка мертвых на язык Дельты, — и так же, как и мужская страсть, они подобны яростным летним штормам, поднимающимся неожиданно, без предупреждения, а стремление к власти безжалостно и неумолимо, как прилив. И золото, и жажда славы тоже сводят мужчин с ума, заставляя их убивать друг друга… но для мертвого ничто из этого уже не важно. Все это уходит, как вчерашний снег, растаявший под лучами солнца.

Я рассказал ему о стране мертвых и о своем путешествии туда. Птадомир, истинное имя которого было Сеннет-Та, задал мне после этого множество вопросов, мне кажется, его успокоили мои ответы, уверенность, с которой я давал их, рассказывая о царстве Сюрат-Кемада, о том, где обитают мертвые, об эватимах.

— Они посланники бога, — говорил я, — но это еще не все, они еще и вши, живущие на его теле. Они паразиты, пожирающие куски, которые выпадают у него изо рта. Они и гораздо больше, чем обычные люди, и в то же время, гораздо меньше, наполовину боги, наполовину звери. Не думаю, чтобы кому-нибудь была известна их истинная природа, даже им самим.

Мертвец дотронулся до меня. Я позволил ему положить руку мне на плечо. Вонь от его разлагающейся плоти стала невыносимой, но я стойко терпел ее. Он дотронулся до меня, как отец, желающий дать сыну совет, и снова перешел на язык мертвых, чтобы подчеркнуть значимость пророчества:

— Секенр, ты единственный среди чародеев обретешь истинную мудрость. Лишь тебе одному удастся постичь суть вещей, еще не скоро, после многих страданий и лишений, но все же удастся. Я, Сеннет-Та, умерший, ясно вижу это.

Затем речь его стала обрывистой и бессвязной, он забормотал что-то о снах, которые видел, лежа в иле на речном дне, о случаях из детства и из семейной жизни, которые, должно быть, много значили для Неку и Тики, но мне ни о чем не говорили. Он попытался продекламировать старинное предание. О чем он только ни говорил. А еще он рассказал мне, что видит оба мира: жизни и смерти, но смутно — оба вдали и сокрыты в тумане.

Один раз, снова обретя ясность мысли — если, конечно, так можно сказать о трупе, — он спросил:

— Секенр, мне хочется плакать, но у меня нет слез. Ты можешь простить меня?

— За что?

Он рассказал мне, как могучее заклятье вынудило его преследовать собственную жену, сводя ее с ума и едва не сведя в могилу; хотя он по-прежнему любил ее и не желал ей зла, он был узником в собственном теле и мог лишь со стороны наблюдать, что творит вселившийся в него злой дух.

Сердце чуть не выскочило у меня из груди. Я испугался. Мне стало больно за Птадомира.

— Мы очень похожи, — сказал я. — Я все понимаю.