Нет ничего сильнее любви - Таня Винк

Настя гордилась Галкой и не скрывала этого, а когда девчонки говорили о любви, то советовала им почитать романы своей тети. И вообще, с Галкой хорошо жить, она спокойная, с вопросами не лезет. Жаль только, что личная жизнь не сложилась. С ее внешностью и мозгами она кого хочешь охмурит, но ей это, видимо, совсем не нужно. Вон сосед с третьего этажа к ней уже который год клеится, нормальный мужчина, симпатичный, при деньгах, а она к нему никак. Она была замужем, но бабушка Инна говорит, что это было не замужество, а черт знает что, вот она и развелась.

– Галя…

– Что?

– А ты много раз влюблялась?

– Влюблялась? Конечно, много раз, особенно в школе.

– Галка, ну ты чего? – заныла Настя. – Я не про школу спрашиваю…

– Ты, наверное, про любовь хочешь спросить? Так любить и влюбляться – разные вещи.

– Да знаю я… Тогда скажи – ты любила?

– Да.

– И что оно такое – любовь? – Настя наклонила голову к плечу.

– Что оно такое? – Галка усмехнулась. – Это, Настюшка, очень сильное чувство.

– Это все, что ты можешь сказать? – разочарованно спросила Настя после недолгой паузы.

– Да. А больше говорить нечего.

– А что значит сильное?

– Ну, ты же видела фильм «Ромео и Джульетта»… Там любовь сильнее смерти.

Настя сдвинула брови и так просидела с минуту.

– Богдана я не любила, это точно… – она мотнула головой, – но почему-то злюсь. Особенно, когда вижу его с этой… – Настя сморщила нос от отвращения.

– Это досада и ревность. Ну, и разочарование.

Настя бросила на Галку вопросительный взгляд.

– Не знаю, – она слегка мотнула головой, – вряд ли это ревность… Я помню, как в школе Женьку ревновала, – она растянула рот в улыбке, – Женьку я любила. Ох, спать не могла, и вообще ни о чем не думала, только о нем. И плакать хотелось, когда видела его с той жабой. А сейчас плакать совсем не хочется, – сказала Настя и ушла в себя, а там…

Там Богдана в помине не было, там был Никита… Она почувствовала, что краснеет от… от ревности. Надо же! Она ревнует Никиту к этой, ну которой он понравиться хочет… Вот чертовщина! Да не нужен он ей, совсем не нужен!

– А этот парень, Никита, он какой? – вопрос Гали оторвал ее от размышлений.

– Какой? Ничего особенного, – девушка сморщила носик.

– Ничего-ничего?

– Ну, не знаю, – фыркнула Настя, – он с нами всего три недели учится. И вообще… Я сейчас не хочу отношений.

– Это правильно.

Настя сделала серьезное личико:

– Девчонки сейчас все время говорят про любовь, только и слышишь… Мне этот нравится, а мне тот… Одна уже на третьем месяце, а ее парень даже не чешется. Я считаю, что рано еще. Я не готова к серьезным отношениям, я это чувствую.

– Раз чувствуешь, то не нужно.

– И еще я боюсь, – взгляд Насти помрачнел.

– Чего ты боишься?

– Я не хочу, чтобы все сложилось, как у мамы…

Попрощаться прибежали две соседки с пятью разновозрастными детишками, и двор снова наполнился возней и криками. В отличие от Зиночки, быстро устающей от детей, Инну они совершенно не раздражали. Она преспокойненько передвигалась от погреба к дому и обратно, то сама, то с Катей или Андрюшей – это зависело от того, что надо взять. Иногда и Тимоша присоединялся: «Бабушка, тебе помочь?» – и от этих слов она таяла. Зинка хоть и ворчала, что дети уже четвертый выходной у них поводят, мол, не часто ли, но тоже была рада быть полезной.

– Положи сухофрукты, с прошлого года немного осталось! – кричала она что есть силы, пытаясь перекричать детишек и колдуя над огромной кастрюлей с борщом. От его аромата не только в летней кухне, а и за воротами текли слюни.

Инна кивала, ласково поглядывала на детвору, топала в сарай, к штопаному холщовому мешку, и наполняла пакет разнокалиберной сушкой.

– Капусту не забыла? – спохватывалась Зина, строгáя кочан для борща.

– Не забыла.

– А квашеную?

В общем, семейство должно было уехать в город как обычно – сытое, отдохнувшее и груженое сумками с продуктами. Зина хотела всунуть в лопающуюся и уже неподъемную «радость оккупанта» трехлитровую банку с маринованными огурцами, но Андрей взмолился: мол, в следующий раз заберет.

– Ну, все собрали? – спросила Зина, внимательно оглядывая четыре клетчатые сумки, рядком стоящие на крыльце.

– Вроде да, – кивнула Инна.

Дети переглянулись, и Настя надула губки:

– Я не хочу уезжать… Я не хочу в садик, там плохо…

Тимоша стал нервно втягивать в себя воздух, носом шмыгать.

– Так, успокоились! – приказала Катя, и Тимоша, наскоро вытерев нос тыльной стороной ладони, понурился. Плечи Насти вздрагивали, а на ее щеки из-под густых светлых ресниц уже выкатывались две тяжелые слезинки.

– Оставьте их у нас, – вырвалось у Инны.

– Ага, оставьте, – поддержала ее Зина, – нам веселей будет, да и детям лучше на воздухе.

Катя распахнула удивленные глаза:

– Да что вы… – она переводила неуверенный взгляд с одной женщины на другую, потом на Андрея, – это ж такая нагрузка…

– Никакая это не нагрузка, ребенок – это счастье, – Инна наклонилась вперед и протянула руки к Насте: – Ты хочешь тут остаться?

Улыбаясь сквозь слезы, Настя кивнула.

– Ну, так иди ко мне, мое солнышко!

Настя кинулась к Инне и прижалась щекой к ее животу.

– Мама, ты уверена? – спросил Андрей с сомнением в голосе.

– Конечно уверена. Тимоша, а ты чего слезы глотаешь? Ты хочешь остаться, а? – она протянула к нему руку, и Тимоша тут же юркнул под крыло «новой» бабушки.

– Ну, вот и хорошо, – она взъерошила волосики и поцеловала мальчика в макушку.

На лице Кати одна эмоция сменяла другую, будто бедняжка не верила своим глазам. Ее руки немного подрагивали, когда она гладила дочь по голове и наставляла:

– Сама на улицу не выходи, только с бабушками. На речку – смотрите мне! – она погрозила детям пальцем. – Узнаю, сразу в город заберу! А ты за сестрой присматривай, понял? – приказала она Тимоше.

Но тон ее был далеко не сердитый – в нем звенело счастье.

– Слушайтесь бабушку и тетю Зину, – добавил Андрей.

– Бабушку Зину, – поправил его Тимоша, и все засмеялись.

С того дня в родовом доме поселились веселье и почемучки. Веселье начиналось с самого утра: купались в речке, в ванне-то неинтересно, в ванне они и в городе искупаются. В ненастье не бегали, а умывались дождевой водой из алюминиевого корыта, в котором еще маленького Андрея купали. Потом завтракали творожком, сыром и молоком – все свежее, все домашнее. Сестры ни скотину, ни птицу не держали – зачем им двоим? Едят они мало, и лишние хлопоты ни к чему, да и в тягость. Им вполне хватало огорода, а остальное покупали у соседей. После завтрака Настя и Тимоша играли с друзьями, но на речку без бабушек не ходили. И буквально день на третий-четвертый бабушки заметили – дети стали другими. Во-первых, спокойными. Ночью не ворочались, во сне не разговаривали, не вскрикивали, не плакали. Во-вторых, перестали дергаться и пугливо осматриваться при малейшем шорохе в доме, а в частном доме то мыши скребутся, то ветер свистит в печной трубе. И сам дом покряхтывает, постанывает, поскрипывает – старенький он, многое повидал. А самое главное, взгляд покинула недетская озабоченность, а вместо нее в синих, как у мамы, глазах-озерах, поселилось беззаботное счастье. Поначалу едва заметное, оно проглядывало в уголках глаз, в улыбках, в том, как они прижимались к бабушкам, как говорили «спасибо». И во всем этом не было отстраненности, той, что бывает между чужими. День за днем они открывались, как цветочки солнышку, и все больше осваивались в доме. Много лет спустя Тимоша скажет, что он с первого дня понял – здесь им рады, здесь их любят, не то что в доме бабушки Оли.