Падение Софии - Елена Хаецкая

Я как раз любовался чисто выметенной дорожкой перед домом, когда увидел, что по ней движется своего рода шествие. Впереди выступала Анна Николаевна Скарятина собственной персоной. Она была в чрезвычайно хорошенькой шубке из легкого серого меха, в шапочке с меховым перышком. На ходу она энергично размахивала рукой, в которой держала муфту. Неожиданно от всей ее фигуры повеяло чем-то рождественским, и мне даже краем глаза привиделась украшенная елка.

За Анной Николаевной следовал тот самый мужиковатый лакей, которого я встречал в доме Скарятиных. Он был в валенках, которые затрудняли ему шаг, ибо доходили до колен и мешали сгибанию ноги. Лакей был также в рукавицах, которыми удерживал большую строительную тачку, всю в пятнах белой краски. На тачке громоздились какие-то тяжелые угловатые предметы, прикрытые рогожей. С моего наблюдательного пункта это выглядело как небольшой гроб, к примеру, младенческий.

Странно, однако, но рождественское настроение при виде этой слегка зловещей фигуры у меня не улетучилось, а напротив — усилилось. Почему непременно гроб, положим? Почему не ясли с Младенцем-Христом? Волхвы не обязаны писать вежливые письма, предупреждая о своем визите.

Я быстро вышел Анне Николаевне навстречу.

Она улыбнулась:

— Трофим Васильевич, как мило! Рада, что застала вас.

Я был несколько удивлен ее словами.

— Но разве вы не рассчитывали меня застать, когда отправлялись ко мне с визитом?

Она кивнула, засмеялась.

— Вы ужасно милый, — повторила она. Затем обернулась к лакею: — Оставь здесь и отыщи Мурина. Пусть поможет отнести в дом.

Я поцеловал руку Анне Николаевне, проделав это, впрочем, довольно неловко.

— Счастлив вас видеть.

— Давайте же наконец войдем! — сказала она.

Мы поднялись по ступеням крыльца, я помог Анне Николаевне снять шубку, принял у нее муфту и шапочку.

Она проговорила:

— А я ведь к вам надолго, Трофим Васильевич, не хочу в зимних сапожках сидеть.

С этими словами она преспокойно уселась на табурет, и я стащил с нее сапожки.

Она сама отыскала в моей прихожей в ящике маленькие домашние туфельки и надела их.

— Это еще дядя ваш для меня купил, — сообщила она. Ее, очевидно, забавляло мое смущение. — Я так и знала, что они сохранились.

— Вы, Анна Николаевна, удивительная, — сказал я, держа испачканные руки врастопырку. — Такая… простая.

— Вы ведь никому не расскажете? — спросила она строго. — Обещаете?

— Обещаю…

— Ладно, ступайте теперь отмываться, а потом приходите в «ситцевую гостиную» — я там буду вас ждать.

Распорядившись таким образом, Анна Николаевна упорхнула, а я отправился в умывальню. Когда я вернулся, переодетый в одну из нарядных домашних курток из коллекции дяди, Анна Николаевна уже сидела в кресле и надзирала за тем, как Мурин и ее собственный лакей вносят в гостиную большой ящик.

Теперь я понял, что это был за ящик. Мне уже доводилось видеть его. Там хранились палеонтологические образцы, собранные Анной Николаевной.

Я устроился в кресле, с любопытством глядя на свою гостью.

— Разрешите одну загадку, Анна Николаевна, — начал я, — и заранее простите глупого петербуржца, который задает вам такие вопросы.

— Хорошо, — улыбнулась она.

— И сердиться не будете?

— Только за то, что интригуете.

Я вдохнул побольше воздуха и спросил:

— Ваш визит ко мне — это в порядке вещей в Лембасово или же, напротив, — верх неприличия и проявление исключительной свободы духа?

— Вот вы о чем!.. — Она нахмурилась, потом засмеялась. — Полагаю, я уже в тех летах, когда мои визиты, даже и к холостому мужчине, не выглядят ни верхом неприличия, ни проявлением исключительной свободы… Скорее, дружеский жест, никак не окрашенный полом.

— Чем? — не понял я.

— Полом… — повторила она и сделала рукой в воздухе округлое движение, как бы рисуя эфемерно-соблазнительную женскую фигуру.

Я, кажется, покраснел, чем доставил ей неизъяснимое удовольствие.

— Когда-то я частенько бывала в этом доме, — заговорила Анна Николаевна. — Разумеется, приходила с моей компаньонкой, Ольгой Сергеевной… Она умерла года два назад. Малозначительная была женщина и, в общем, мне не нравилась. Постоянно вышивала какие-то скучные салфетки и всем их дарила. Кажется, она даже немножко интриговала против отца… Но поскольку она ни на что не была годна, то я держала ее при себе.

— Для чего же?

— Как вы считаете, Трофим Васильевич, что будет с никуда не годной и немолодой женщиной, если она потеряет место компаньонки? — спросила Анна Николаевна.

— Хотите сказать, что она жила у вас из милости? — догадался я.

— Не хочу, но пришлось… Ольга Сергеевна очень любила сладкое, чай, конфеты, поэтому обыкновенно она предавалась своим маленьким радостям, а я беседовала с Кузьмой Кузьмичом. Он был интересный собеседник… пока не начал свататься.

— Ну, я-то не начну!.. — вырвалось у меня прежде, чем я сообразил, что, собственно, говорю.

Анна Николаевна засмеялась:

— Ваше простодушие очаровательно. Смущайтесь, вам идет… А я ведь вовсе не к вам пришла. — Она чуть подалась вперед, как будто хотела потрепать меня по щеке. — На самом деле я пришла к Витольду. Вы не сердитесь?

Я вытаращил глаза:

— К Витольду? Вам нужен совет управляющего?

Она покачала головой.

— Управляющего? Нет, зачем же… Я и сама неплохо умею разбираться в наших домашних финансах, включая театр. И потом, Трофим Васильевич, финансы — гораздо более интимная область, нежели любовные сферы. На этот счет ни с кем не советуются, даже с другом.

— Витольд — ваш друг? — Я удивлялся все больше и больше.

Она пожала плечами.

— Почему вас это шокирует? Мы давно знакомы, и дружим тоже давно, только нечасто выпадает случай побеседовать… Для хождений к нам у Витольда нет предлогов, а я в последние годы не имела возможности переступать этот порог из-за домогательств вашего дяди. Теперь, полагаю, все переменится.

— Вы всегда желанная гостья… — пробормотал я, чувствуя в себе нарастание внутреннего идиотизма. — Но почему вы не сказали раньше? Я бы отпускал Витольда. К тому же я вообще не слежу, куда он ходит и чем занимается, — прибавил я. — В этом нет надобности, да и не в моих привычках…

— Знаю, знаю, — мягко остановила она. — Не нужно лишних объяснений, они только все запутывают.

— Вы, наверное, хотите остаться наедине? — сказал я, поднимаясь. — Я его тотчас позову, передам, что вы пришли, а сам уйду.