Смерть Банни Манро - Ник Кейв

Банни стоит возле дома на Чарльз-стрит в Кемп-Тауне и пытается вспомнить, что он тут делает. Он оглядывается и видит лицо сына — тот смотрит на него через окно “пунто”, выдавливая из себя мимолетную улыбку, — и Банни пытается вспомнить, что он тут делает. Подойдя к входной двери, он нажимает на кнопку звонка и видит, как покачивается по другую сторону матового стекла с нарисованными будто сахарной пудрой закатом и пальмами темная, похожая на мираж фигура. Потом он слышит громыхание нескольких замков и цепочек и опять пытается вспомнить, что он тут делает. Он смотрит список клиентов, находит имя миссис Кэндис Брукс и испытывает в нижней части спины холодок сексуального предвкушения, который немедленно сообщает его сознанию отчетливое понимание цели этого визита. Однако, когда открывается дверь, перед ним предстает крошечная, сгорбленная и невозможно древняя старушка в темных очках.

— Чем могу помочь? — спрашивает она на удивление молодым голосом. Банни вздыхает и пытается вспомнить, что он тут делает. Тут его осеняет: он здесь для того, чтобы продавать. Закрыв глаза, он делает глубокий вдох и напускает на себя вид человека, наделенного обаянием и понимающего, что с ним происходит. Это дается ему с трудом, потому что Банни терзает смутное ощущение, как будто бы он вроде как слетел с катушек, и неясно, когда все снова встанет на свои места.

— Здесь живет миссис Кэндис Брукс? — спрашивает он. Скрученной артритом и увешанной драгоценностями рукой старушка поправляет на носу очки.

— Здесь, — отвечает она. — Миссис Брукс — это я. Чем могу служить, молодой человек? “Молодой человек? — думает Банни. — Господи, она что — слепая?” И тут же понимает, что да, и в самом деле слепая. Несколько мгновений он пытается сообразить, на руку ему это или нет, и решает, что всетаки на руку — ну, просто потому что такой уж он прирожденный оптимист.

— Миссис Брукс, — говорит он. — Меня зовут Банни Манро. Я представляю компанию “Вечность Лимитед”. Вы связывались с нашим центральным офисом по поводу бесплатной демонстрации косметических средств.

— Да что вы говорите? — удивляется старушка, и ее унизанные кольцами пальцы постукивают и побрякивают по краю двери.

— Ваше имя значится в списке наших клиентов, миссис Брукс.

— О, мистер Манро, раз вы утверждаете, значит, так оно и есть. У меня-то память нынче такая, что, боюсь, забуду явиться на собственные похороны! Миссис Брукс грустно хихикает и приглашает Банни войти. Она ведет его через маленькую темную кухню, и Банни, окидывая взглядом ее распухшие лодыжки и компрессионные чулки, думает, что миссис Кэндис Брукс наверняка окажется классическим случаем пустой траты времени — одинокая бабуля, которой просто хочется поболтать. Он вспоминает, как отец брал его с собой по антикварным делам, и именно такие добродушные старушки становились его главной добычей — отец знал к ним подход и умел выдавить из них все, что хотел. В этом ему не было равных — не продавец, а настоящий соблазнитель. Но одно дело вымогать у них старинную мебель и совсем другое — пытаться продать им косметику.

— Надеюсь, новая девушка, которая приходит убираться, навела тут чистоту. Я никогда этого толком не знаю. Они приходят и уходят, эти девицы. Стоят мне целого состояния, а на самом-то деле, конечно, никому из них неохота присматривать за дряхлой старухой вроде меня.

— Лишние проблемы за ваши собственные деньги, миссис Брукс, — говорит Банни. Миссис Брукс снова хихикает и, постукивая белой палочкой, осторожно идет через кухню.

— Вы абсолютно правы, мистер Манро, — говорит она, а Банни тем временем внезапно ощущает выброс плазмы у себя в леопардовых трусах из-за воспоминания о том, как Милена Хак из Роттингдина брыкалась, орала и умоляла его кончить ей на лицо. Банни вслед за миссис Брукс проходит в гостиную, наполненную затхлым воздухом, — кажется, будто само время здесь закостенело, стало твердым и неподвижным. Полки забиты древними книжками, покрытыми патиной пыли, и пугающим призраком маячит в комнате отсутствующий телевизор. У дальней стены стоит “Безендорфер” с открытой крышкой, распахнув рот, полный пожелтевших от времени зубов — через несколько лет он станет хорошей находкой для какого-нибудь предприимчивого антиквара, думает Банни и, бессмысленно указав рукой на пианино, обращается к слепой старушке с вопросом:

— Вы играете? Миссис Брукс изображает скрученными артритом руками лапы когтистого чудовища и смеется совсем как маленькая девочка.

— Только на Хэллоуин, — говорит она.

— Вы очень доверчивы, — продолжает беседу Банни. — Вы часто пускаете в дом незнакомцев?

— Доверчива? Глупости! Я одной ногой уже прочно стою в могиле, мистер Манро. Что с меня возьмешь? Постукивая по мебели похожей на антенну палочкой, миссис Брукс добирается до обитого ситцем кресла и медленно в него опускается.

— О, вы плохо знаете людей, — говорит Банни, смотрит на часы и вдруг вспоминает сон, который приснился ему прошлой ночью под воздействием алкогольных паров: во сне он нашел спичечный коробок, полный клиторов знаменитостей — Кейт Мосс, Наоми Кемпбелл, Памелы Андерсон и, конечно, Авриль Лавинь (среди прочих) — и безуспешно пытался тупой спицей для вязания проткнуть дырки в крышке коробка, а маленькие розовые горошины все это время кричали, задыхаясь без воздуха.

— Может, я и слепа, мистер Манро, но остальные органы чувств пока меня не подводят. Вы, например, кажетесь мне очень хорошим человеком. Миссис Брукс предлагает Банни стул напротив своего кресла, и внезапно его охватывает нестерпимое желание развернуться и убежать отсюда к чертовой матери — в этой комнате его не оставляет какоето страшное предчувствие, но он никуда не бежит, а садится и кладет чемоданчик с образцами на стоящий перед ним старинный столик с изогнутыми ножками. Банни с удивлением замечает, что на столике стоит огромный транзисторный приемник, и оказывается, все то время, пока Банни был здесь, по радио передавали классическую музыку. Миссис Брукс театрально замирает, а потом принимается раскачиваться взад-вперед.

— Бетховен, — произносит она с благоговением. — После Баха он лучший. Моцарту до них — как до звезд. Бетховен понимал страдание, как никто другой. Когда его слушаешь, чувствуешь, как глубока была его вера в Бога и как сильна любовь к миру.

— Для меня это все немного сложновато, — признается Банни. — Я простой труженик.

— Как прекрасно сказано у Одена: “Мы должны любить друг друга или умереть”. Деформированные руки миссис Брукс подергиваются на подлокотниках кресла подобно инопланетным паукам, и ее многочисленные кольца своим позвякиванием мешают Банни сосредоточиться. А с улицы доносится стервозное кудахтанье чаек и низкий гул приморского уличного движения.

— Вы читали Одена, мистер Манро? Банни вздыхает, закатывает глаза и с щелчком открывает чемоданчик с образцами.

— Банни, — говорит он. — Зовите меня Банни.

— Вы читали Одена, Банни? Банни чувствует, как над левым глазом булавкой покалывает раздражение.