Готтленд - Мариуш Щигел

Смерть чтива естественным образом должна наступить одновременно со смертью капитализма — в феврале 1948 года. Однако этого так и не произошло. И тогда, в 1950 году, власти объявляют: отныне издание даже самого крохотного карманного романа для кухарок — преступление против государства.

Комиссии не справляются с сортировкой, поэтому организуются публичные акции сбора «макулатуры». Ученики начальных классов пражского района Глоубетин рвут книги на мелкие кусочки (прямо на месте сбора), дабы не оставалось сомнений, что они не вернутся в читательский оборот. Дети с энтузиазмом рвут «Жасмин под балконом» и «Дам полусвета».

Во время проведения акции стало популярным выражение «литературный брак».

Теперь это словосочетание портит людям жизнь. Протоколы ликвидации пестрят такими определениями, как «антихудожественный брак», «пустопорожний брак», «безыдейный брак», «американский брак», «глупый брак», «сентиментальный брак» и т.п. Пресса объясняет населению, что подобная халтура — буржуазное орудие, созданное для принесения прибыли. Капитализм подсовывает ее рабочим, чтобы их отуплять.

На дверях Пражской городской библиотеки висит табличка:

«ЧИТАТЕЛИ,

наверняка вы солидарны с нами в том, что сегодня мы уже не выдаем брак (безвкусную дешевку, детективы, приключенческие романы).

Не выписывайте на него требований и не спрашивайте у сотрудников».

После прихода к власти коммунистов в Чехословакии будет переработано на макулатуру почти 70 процентов «чтива».

«Операция по изъятию, операция по замене» — так это называлось — продолжаются в Чехословакии вплоть до 1958 года. Лишь после 2000 года историк литературы из Карлова университета Павел Яначек изучит и опишет этот процесс.

Дешевку буржуазную замещает соцреалистическая, написанная новыми авторами.

Еще три года назад Энди из «Истории черного боксера» (1950) так сделал бы предложение своей девушке:

— Прошу тебя стать моей женой.

— Любимый, ты даже не представляешь, как мил моему сердцу, — голос Рут теплеет.

Теперь любовным признаниям отказано в праве служить исключительно личным целям. Поэтому Рут добавляет:

— Мы, как весь трудовой люд, должны бороться за выживание. Но ты никогда не побелишь в одиночку. Ты — часть целого.

В другой книге Павел Яначек вместе с Михалом Ярешом проследили, как сложились биографии более ста авторов довоенных дешевых романов.

Почти никому не удается укорениться в новой системе.

Многие пытаются забыть о своем прошлом. «Едва мои книги убрали из библиотек как антихудожественный брак, я сразу перестала писать и теперь стараюсь стереть из памяти свои литературные грехи», — в шестидесятые годы говорит руководству Литературного института Мария Кизлинкова, автор «Изголодавшегося сердца». После расправы с грехами она как жена железнодорожного инспектора будет заниматься только домашним хозяйством.

Многих вычеркивают раз и навсегда. Коммунисты не принимают их обещаний стать хорошими писателями. Йова Паточкова в письменной форме убеждает Министерство информации: «В моем романе “Ослепленный солнцем ищет тень” побеждает девушка с безупречным характером. Я ведь социалистка и не могу не знать, как выглядит настоящая жизнь. В своей книге я противопоставляю честную девушку с положительным отношением к труду женщине прошлого — ленивой, беспутной, ветреной».

Министерство не верит Паточковой и не дает разрешения на издание романа. Писательницу исключают из общественной жизни.

Существует только один автор, который изымает и заменяет себя сам.

Сначала его зовут Эдуард Кирхбергер.

Потом — Карел Фабиан.

Это два совершенно разных писателя.

Удачное превращение занимает у него три года. Социалистические литературные словари не упоминают о прошлом Фабиана.

В новом воплощении он даже подписывается другим почерком.

Первый пишет о духах, монстрах, колдуньях, разбойниках и убийцах. Второй пишет о рабочих, партизанах, коммунистах и врагах народа.

В произведениях первого наводят ужас разверстые могилы, в которых лежат женщины с вырванными после смерти сердцами. У второго — эксплуататоры, наживающиеся на рабочем люде.

У первого были сплошные вампиры. У второго — производственные достижения.

Первый предпочитал таинственные пещеры, подвалы, высеченные в скале святилища, подземелья с демонами. Второй же, если и описывал какой-нибудь подвал, то в нем помещался штаб агентов американского империализма.

— Я изумился, — говорит Павел Яначек, — когда понял, что эти два стилистически совершенно непохожих писателя — один и тот же человек. Его мимикрия под певца коммунистического режима впечатляет. — И добавляет: — Он прирожденный рассказчик. Придумывал истории с такой легкостью, как другие дышат. Если бы он жил в Штатах, за один хоррор покупал бы дорогую машину. Оттого и не мог позволить себе молчать только потому, что к власти пришли коммунисты. Вот причина, по которой Кирхбергер перестал существовать.

Часть 2: Причина

Было ли это превращение для него болезненно?

Старается ли человек, делающий все, чтобы понравиться тоталитарной власти, одновременно понравиться каждому?

Доставляет ли ему удовольствие подхалимство?

Способен ли он в какой-то ситуации сказать «нет»?

Стал ли в результате новый человек внутри него важнее, чем он сам?

Карела Фабиана спрашивают, что он делал до войны. В официальных версиях биографии упоминаются «публикации». «Я не придаю им никакого значения», — сразу же добавляет он, хотя рассказы Кирхбергера пользовались большой популярностью.

Система определенно знает об этой метаморфозе. Почему же тогда коммунисты с таким пониманием отнеслись к его превращению, в то время, как сотню авторов они вычеркнули из публичной жизни?

«Вот что — самое интересное. Может, вы это выясните», — подстрекает меня Павел Яначек.

Эдуард Кирхбергер / Карел Фабиан умер в 1983 году, с тех пор прошло двадцать два года. Я ищу тех, кто его знал, роюсь в архивах.

Одну дочь нахожу в Германии. Она была журналисткой в Братиславе, эмигрировала в 1980 году. Они с мужем и сыном делали вид, будто едут в отпуск в Швейцарию. «Всю дорогу мы были начеку и в машине разговаривали только о пустяках. Чтобы органы ничего не просекли, если нам поставили жучок».

Все в ней перевернулось, когда она стала свидетелем падения самолета с людьми на борту в водохранилище недалеко от Братиславы. Самолет врезался носом в дно, пассажиры, сидящие сзади, задохнулись. Никто не знал, как их вытащить. На берегу стояла толпа, милиционеры вынимали у людей пленки из фотоаппаратов. Когда она вернулась в редакцию, шеф спросил, какого черта она туда пошла и не проверял ли кто у нее документов. Она сказала, что хотела бы описать увиденное. «Забудь об этом, — прозвучало в ответ. — И запомни: у нас самолеты не падают».