Готтленд - Мариуш Щигел

Теперь рабочим должен стать К. Ф. Он будет работать на автозаводе. Потом поднимется по карьерной лестнице — на фабрике по производству украшений станет начальником текстильного цеха. («И несмотря на это, — скажет он спустя годы, — я продолжал писать в ящик книги социалистического содержания».)

Его арестовывают в тот момент, когда вспыхивает «дело Сланского». Весной 1952 года, за измену родине — то есть за то, что он налево и направо рассказывал о сотрудничестве с госбезопасностью, — К. Ф. приговаривают к шести годам лишения свободы. Он выходит через два года — после смерти Сталина часть приговоров пересматривается. Вновь становится рабочим и до начала шестидесятых отливает сталь на машиностроительном заводе «ЧКД-Сталинград».

Ему не дает покоя талант.

Он пишет десятка полтора популярных романов. «Загадку пяти домов» — о группе подростков, которая случайно разоблачает шпионов; «Собачью команду» — об узнике нацистского лагеря, который ухаживает за собаками, обученными убивать, а когда сбегает, любимый пес спасает ему жизнь; «Летящего коня» — о войне в Южной Корее…

К. Ф. снова в фаворе, он даже становится сценаристом на телевидении.

Он все так же смеется, не раскрывая рта.

И по-прежнему не является членом КПЧ.

Для взрослых он, как ни в чем не бывало, славословит спецслужбы.

Для детей печатает в журналах фантастические рассказы.

Никогда не говорит ни о ком плохо (таким его запомнили). Со всеми приветлив. У него розовые щеки, красный нос и торчащие уши. Дочек берет с собой в пивную. Прекрасно себя чувствует в любом обществе. «По сравнению со всяким собором женщина всегда молода», — говорит он ко всеобщему восхищению. Когда приближается к порогу семидесятилетия, друзья спрашивают: «Карел, почему твои герои никогда не занимаются любовью?» Он отвечает: «Раз я не могу, то и им не позволю».

— Не присылайте мне домой гонорары, — просит он в редакциях, — чтоб Мадам не увидела. (Жену окружение называет Мадам.) Хотя много из-за этого теряет — возможно, гонорар стал бы единственным поводом, чтобы она его приласкала.

Дочери замечают, что ему не хватает любви.

Друг: он до сих пор ведет себя как единственный ребенок, который хочет всем понравиться и не потерять любви папы с мамой.

Коллеги по работе: он избегает споров и ссор. На официальных торжествах одновременно и поет «Интернационал», и не поет. Всех слышно, а он только шевелит губами. О нем говорят: «У Карела всегда с собой фонограмма».

Но в одном вопросе он проявляет принципиальность.

Не терпит вранья дочерей.

За ложь может ударить по лицу. «Если скажешь правду, — говорит он обычно, — тогда прощу!»

Дочь из Германии — когда, уже взрослой, ей удалось бежать за границу, — пишет ему письмо: «Наша общая проблема, папа, заключалась в том, что ты требовал от меня практически безграничного послушания, но так никогда мне и не объяснил, почему я, собственно, должна тебя слушаться».

В партию ему удается вступить через двадцать лет после первой попытки, в августе 1968 года. «Именно тогда, — подчеркивает дочь, живущая в Праге, — когда вступали сплошь достойные люди».

Как раз закончился единственный достойный период в истории КПЧ — Пражская Весна.

Хотя это в некотором смысле чудо, партия убивает майора Покорного.

Бывший гэбист уже давно на свободе и не может согласиться с тем, что открытая дискуссия, допускающая высказывание противоположного мнения, больше не считается оскорблением государства. Покорный пишет прощальную записку: «Коммунист Великого февраля 1948 года не может пережить столь страшного поражения КПЧ. Поражение это лишило меня душевного и физического равновесия», — и надевает петлю на шею.

Иллюзия, что коммунисты сами способны ослабить диктатуру, сохраняется только несколько месяцев — до появления танков Советской армии и четырех ее союзников. Через неделю после вторжения — партия под началом первого секретаря ЦК Дубчека продолжает оказывать моральное сопротивление советским братьям — К. Ф. объявляет в газете «Свобода» (остававшейся еще какое-то время свободной), что вступает в КПЧ.

«Ведь сейчас это так просто — не нужно громких слов», — начинает он свое письмо.

И дальше пишет:

«Хотя бы потому, что вчера на моих глазах наши братья убили четырнадцатилетнего подростка. А также потому, что ситуация сейчас напряженная и человек, вступающий в КПЧ, не может рассчитывать ни на какие выгоды. Скорее может получить пулю в лоб. Я полагаю, что остаться в стороне было бы предательством. Карел Фабиан, писатель».

Газеты печатают и письма других людей, которые в знак протеста против вторжения тоже решили поддержать чехословацких коммунистов против советских и вступить в партию.

Однако некоторые сразу из нее выходят.

Террор, осуществляемый руками госбезопасности, и нормализация «по Гусаку» срывают пелену с глаз.

Когда в Чехословакии восстанавливается сталинская эра, К. Ф., как ни в чем не бывало, продолжает славословить спецслужбы.

В еженедельнике «Кветы».

В рамках беспощадного уничтожения создателей Хартии-77 редакция еженедельника, по указанию властей, печатает интимные фотографии одного из лидеров Хартии, Людвика Вацулика, изъятые гэбистами из тайника в его письменном столе. На снимке — обнаженный Вацулик с любовницей в уборной на даче. Его жена узнает о фотографиях и любовнице из газеты. «Мы удивлены, что западные журналисты буквально ловят каждое его слово», — звучит комментарий редакции.

К. Ф. приносит в «Кветы» рассказ о пареньке, который уговаривает молоденькую продавщицу украсть деньги из магазина и бежать с ним на Запад. До отъезда дело не доходит: он душит девушку подушкой. Спецслужбы без проблем за неделю находят убийцу. Город вздыхает с облегчением.

В рассказе есть такие строки:

«— Молчи, — частенько поучал парня приемный отец. — Есть люди, которые молча со всем соглашаются. И теперь я, как старший друг, советую тебе то же самое, — добавил как-то отец. — Главное — мачта, — продолжал он, — флаг развевается независимо оттого, какого он цвета».

Тайна улыбки со сжатыми губами окружению К. Ф. неизвестна.

И никто тактично не задает вопросов.

Всегда разговорчивый, он не упоминает о том, что гестапо выбило ему все зубы.

Не рассказывает он и о том, что с февраля 1942 года по май 1945-го сидел в нацистской крепости Штраубинг.

Что прошел через девяносто четыре допроса, в том числе сорок два очень жестких.

Что в наказание за какой-то проступок провел шесть недель в карцере, не имея возможности обменяться с кем-нибудь хотя бы словом. Зимой температура в камере не поднималась выше двух градусов.

Что в следующий раз был приговорен к двум неделям голода.