Феликс и Незримый источник и другие истории - Эрик-Эмманюэль Шмитт

– А что они делают?

– Об этом я вам расскажу в следующую субботу.

В прихожей она отперла замок и отворила дверь. Я откланялся и направился к лифту, но она меня окликнула:

– Ах да, уточняю: перед следующим уроком займитесь любовью с кем-нибудь. Никаких одиноких упражнений!

Я в смущении обернулся. Она настойчиво повторила:

– Есть у вас кто-то под рукой? Я имею в виду подружку.

– Разумеется, – пробурчал я.

– Прекрасно!

Дверь захлопнулась.

На следующей неделе я хоть и действовал в соответствии с указаниями мадам Пылинской, но явился на урок в траурном настроении. Я винил ее во вторжении в мою жизнь. Обратившись к ней два месяца назад, я высказал простое желание: улучшить свою игру на фортепиано; с тех пор я собирал цветы на рассвете, вслушивался в тишину, изучал круги на воде, гипнотически завороженно вглядывался в трепет листвы, и вот теперь даже интимная близость должна была происходить по ее велению.

Накануне вечером, расставшись с девушкой, я пожалел о том, что поддался эксцентричной полячке. Нажимая кнопку звонка, я намеревался воспользоваться любым предлогом для того, чтобы отделаться от дальнейших уроков.

Открыв дверь, мадам Пылинска посмотрела на меня и, похоже, нюхом почуяла мое настроение. Не удостоив меня ни словом, ни приветственным кивком, она скрылась в коридоре, заставив меня последовать за ней в гостиную.

– Так вы будете играть сегодня или нет? – спросила она, побледнев, кусая губы.

– В самом-то деле!.. – ответствовал я, доведенный до крайности тем, что потрачено столько денег, а я даже не коснулся клавиш «Плейеля».

– Прошу! – Она указала на банкетку.

Я выдал несколько пьес. Безмятежная мадам Пылинска вела себя как обычный педагог, выправляя аппликатуру, поясняя гармонии, следя за подвижностью моего запястья, заставляя играть от плеча, вглубь клавиатуры. Наконец-то! В ее почтительном внимании я узрел победу.

Через час с замыленным слухом и раскисшими мозгами я остановился.

Я протянул деньги, мадам Пылинска поблагодарила, положила банкноты на стол и проводила меня к выходу. На пороге она остановила меня.

– Довольны уроком? – спросила она с обеспокоенным видом.

– Очень.

– Вы вдоволь наигрались?

– Да.

– А как вам мои замечания?

– Все прекрасно.

Складки в уголках ее рта разгладились.

– На этом закончим. Больше не приходите.

– Что, простите?

– Если вам нравится такой тип педагогики, не стоит возвращаться. Я это ненавижу! У меня начинается мигрень, мне хочется выброситься в окно. Жизнь слишком коротка, чтобы я заставляла себя терпеть эту скучищу.

– Но…

– Увидев, что вы готовы метать молнии и громы, я решила дать вам традиционный урок. Раз в год на меня находит такое желание. Но с возрастом на это просто не остается сил. Прощайте.

Она захлопнула дверь.

Час спустя я все еще не успокоился. Ведь это я, а не она должен был положить конец этим урокам! Моя гордость не могла смириться с поражением. Я праздно шатался по Люксембургскому саду; развалившись в металлическом кресле, я посматривал на детей, пускавших в пруду миниатюрные парусники, потом невольно засмотрелся на то, как ветер колышет кроны деревьев, метнул несколько камешков, оставляя круги на воде, склонился над цветами и… на меня снизошел мир.

Я понял.

Ближе к вечеру я позвонил по телефону мадам Пылинской, попросил прощения за свою вспыльчивость и умолял ее не отменять наши встречи.

– Я столько узнаю от вас, мадам Пылинска. И не только о Шопене. Не только о музыке. Я узнаю жизнь.

– То есть вы позволите мне вести занятия по моему методу?

– Конечно!

– Хорошо. Продолжим.

– О, спасибо! Громадное спасибо!

Голос ее смягчился:

– На самом деле нынче вы последовали моему совету… Вы выполнили порученное задание, я это почувствовала, ведь, несмотря на ваше бунтарское настроение, вы стали играть значительно более гибко.

– Тем лучше, – заметил я, ощущая неловкость.

– Вот задание на эту неделю…

– Я непременно выполню его, мадам Пылинска. – Я старательно выказывал рвение.

– Хм… А как ее зовут?

– Кого?

– Вашу подружку?

Не осмеливаясь засветить свою вольную жизнь, я назвал одну из знакомых девушек:

– Доминика.

– Ладно. Я понятия не имею, как вы общаетесь с Доминикой, однако…

– Да?..

– Это не то, к чему я вас призывала… Мне кажется, вы занимаетесь любовью, будто идете по тоннелю – нацеливаясь на выход. Вы стремитесь к… финальному фейерверку. Сказать по правде, я бы предпочла, чтобы вы ценили сам процесс. Понимаете? Конечная вспышка – это лишь дополнение, этакий бис… Улавливаете?

По моему молчанию она заключила, что я вник, и продолжила:

– Сосредоточьтесь на каждой секунде. Когда в следующий раз вы… будете резвиться с Доминикой, вспомните о каплях росы, о кругах на воде, о шелесте листвы, о голосе, что более хрупок, чем волосок…

– Хорошо.

– Вчера я прочла в газете, что обычные люди достигают оргазма за семь минут, но после соответствующих упражнений акт занимает у них в среднем двадцать минут. Итак, посвятите этому целый час.

– Как?

– Я полагаю, что вы получили соответствующую подготовку и, стало быть, вам удастся заниматься этим около часа. Слышите, около часа! Это необходимое условие!

– Благодарю вас, мадам Пылинска. До субботы?

– До субботы.

Положив трубку, я задумался, чего же я жду от этих занятий и почему на вопрос о подружке я назвал именно Доминику.

В субботу я явился на примирительный урок в радостном настроении, хотя неделя, проведенная с Доминикой, выдалась нелегкой – я так скрупулезно следовал наставлениям мадам Пылинской, что девушка все это время практически не покидала мою комнату в студенческом общежитии.

Я сел к роялю, телом и душой ощущая упоительную усталость.

– Начните с Колыбельной, – предложила мадам Пылинска.

Я медленно заиграл эту пьесу, пальцы мои были округлыми и бархатными; легкий и певучий звук рождался и умирал; мне удавалось все.

– Уже лучше, – заключила мадам Пылинска, – но вы прикладываете слишком много стараний. Если Бах, Моцарт или Бетховен требуют постоянной сосредоточенности, то Шопен нуждается в раскрепощенности. Расслабьтесь чуть больше. Вот как можно исполнить эти такты.