Поручик Державин - Людмила Дмитриевна Бирюк

Бибиков лишь поручил мне…

Он замолчал, почувствовав, что упоминание о Бибикове вызвало неудовольствие начальства.

— Вы, наверное, хотели сказать "покойный главнокомандующий"? Войсками ее императорского величества ныне командую я, генерал-аншеф Панин! Впрочем, откуда вам это знать, коли вы отсиживали зад в Малыковке?

— Ваше превосходительство! По роду службы я состоял в следственной комиссии и выполнял личные поручения генерал-аншефа.

Панин саркастически усмехнулся.

— Даже не спрашиваю, какие! Отныне сие ведомство переходит под начало Павла Сергеевича Потемкина. Слыхали о таком?

— Верно, кузен Григория Александровича?

Панин не ответил, усмехнулся и обратился к лысому генералу, внимательно слушавшему разговор:

— Заметьте, Иван Иванович, как осведомлены обо всем наши разведчики! — Он помолчал задумчиво, потом снова обратился к Державину: — Поскольку, поручик, вы обо всем и обо всех наслышаны, то, видимо, должны знать и моего гостя?

Державин никогда не видел этого лысого генерала, которого Панин назвал Иваном Ивановичем… И вдруг в памяти пронеслись слова Бибикова, произнесенные в Казани в начале войны: "Эх, если бы прислали Ивана Ивановича Михельсона, моего старого друга…"

И он решил рискнуть.

— Разумеется, знаю, ваше превосходительство! Кто же не знает прославленного полководца, генерала Михельсона?

Панин крякнул, как утка, и рассмеялся. Раздражение, вызванное появлением Державина, слывшего правой рукой Бибикова, стало угасать. "И впрямь толковый офицер", — подумал генерал-аншеф.

Он стал прохаживаться по кабинету, потирая лоб, словно обдумывая что-то. Потом остановился и спросил доверительно, понизив голос:

— Послушай, любезный друг мой, раз ты все и всех знаешь, стало быть, сможешь опознать и Емельку?

Державин вздрогнул. Вот этого он не ожидал услышать! Неужели Пугачев пойман? А Панин продолжил насмешливо:

— Ну чего дрожишь? Или при одном имени злодея струсил? Или харю его не разглядел, пока драпал от него из Малыковки?

Не обращая внимания на хамство и издевательские намеки, Державин думал лишь об одном: кто смог выполнить то, что составляло главную цель его операции? Неужели…

— Суворов! — словно в ответ на его размышления, негромко сказал генерал Михельсон. — Вот кому достанется слава победителя Пугачева…

Панин, сокрушаясь, покивал:

— Слава — дама капризная, Иван Иванович, и часто несправедливая. Кто-то воевал, проливал кровь, окружал и обращал в бегство вражескую армию. А кто-то пришел на готовенькое и без труда захватил лиходея. Но делать нечего, раз поймал — пусть сам и везет Емельку в Москву! — Панин замолчал, недовольно барабаня пальцами по столу, потом через плечо насмешливо бросил Державину. — Тебе небось тоже завидно, а, господин разведчик?

Проскользнувшее слово "тоже" наводило на мысль, что Панин сам завидует Суворову, но Державин ответил невозмутимо:

— Никак нет, ваше превосходительство! Самозванец в руках правосудия — вот что главное. А кому именно довелось его поймать, на то воля Божья. Если Господь возложил сие великое дело на Суворова — значит, счел его достойнее других.

Панин хмуро сверлил глазами Державина, обдумывая, не содержится ли в его словах некоего нравоучения, но, не найдя ничего предосудительного, криво усмехнулся и сердито тряхнул колокольчиком.

— Емельку ко мне! — приказал он вбежавшему адъютанту.

— Слушаюсь, ваше превосходительство!

В кабинете воцарилась гнетущая тишина. Все замолчали в томительном ожидании: и агрессивный Панин, и молчаливый Михельсон, и вынужденный обороняться Державин. Так они сидели в ожидании, пока наконец в коридоре не раздались грузные шаги, сопровождавшиеся мерным позвякиванием металла: "Дзень… дзень… дзень…"

Шаги приближались, и странный, леденящий душу звон становился яснее и громче. У двери на миг все смолкло. Потом дверь распахнулась, и в кабинет тяжело вошел закованный в кандалы бородатый мужик лет сорока с черными глазами, сверкающими из-под косматых бровей. Державин узнал его сразу Охранники слегка подтолкнули арестанта в спину, и от их легкого тычка он вдруг рухнул на колени посреди комнаты.

— Что с тобой, Емелька? Здоров ли? — с притворной озабоченностью спросил Панин.

— Ночи не сплю, ваше сиятельство, все плачу! — жалобно протянул Пугачев.

— Ты бы лучше молился! Намедни повезут тебя в Москву. С почетом поедешь, как настоящий царь. Пфе-пфе… Надеюсь, за все сполна получишь, по заслугам. Молись и уповай на милость государыни. Допрашивать тебя будем завтра, готовься врать складно. А теперь вон с глаз моих!

Поднимаясь с колен, Пугачев взглянул на поручика и с ухмылкой подмигнул ему, как старому знакомому. Державин вдруг подумал, что вся эта сцена была разыграна для того, чтобы унизить его, а вместе с ним и всю следственную комиссию — детище Бибикова.

Когда пленника увели, Панин спросил Державина, узнал ли тот Пугачева.

— Да, ваше превосходительство. Это он. И поскольку самозванец пойман, моя миссия разведчика потеряла смысл. Смею просить перевести меня в армию!

Но Панин, холодно выслушав его, велел ехать в Казань, где ему надлежало представиться генерал-майору Павлу Сергеевичу Потемкину, новому начальнику следственной комиссии, и уже с ним решать все вопросы по службе. Поручик щелкнул каблуками, повернулся и вышел из кабинета.

***

Через два дня пути Державин увидел в подзорную трубу Казань. Его сердце болезненно сжалось: после нашествия пугачевского войска город был полностью разорен. Всюду дымились пепелища… Но ветхий домик Феклы Андреевны чудом уцелел, хотя и был разграблен ордой башкир. Казалось, величественный Богоявленский храм, расположенный рядом, незримо взял под свое крыло скромное жилище вдовы.

Фекла Андреевна с плачем бросилась к сыну и прижалась к его груди. С болью в сердце Державин заметил, как постарела, поседела и словно уменьшилась в размерах его мать.

В доме было чисто прибрано, но совсем пусто. Ни портретов предков на стенах, ни серебряных столовых приборов, ни бронзовых канделябров, ни старинного клавесина, который Фекла Андреевна вывезла из Сокур… Идеальная чистота — последнее богатство, которым владела его матушка.

Собрав на стол нехитрую снедь и заварив чаю в чугунке (медный самовар унесли башкиры), Фекла Андреевна рассказала о том, что ей пришлось пережить.

Слушая матушку, Державин не мог удержать слез. Он и раньше осуждал Пугачева и ни на минуту не сомневался, что своими преступлениями тот поставил себя вне закона. Но сейчас он ненавидел его глубоко личной ненавистью и искренне жалел, что не довелось ему лично взять в плен супостата.

— Не печалься, моя родная, — сказал он с нежностью. — Все образуется! Ведь я с тобой!

Утром Державин явился к начальнику следственной комиссии генерал-майору Павлу Сергеевичу Потемкину. Новый командир лицом был неказист, ростом мал, сложением хрупок и внешне значительно уступал своему знаменитому кузену Григорию, новому фавориту императрицы.

Выслушав рапорт Державина, генерал-майор стал громко сетовать, что Пугачев был доставлен не к нему, а к Петру Панину.

— Почему вы не сказали Суворову, что Емельку следует привезти в Казань?

— Ваше превосходительство, когда я встретил Суворова на дороге,