Лагерь обреченных - Геннадий Сорокин

– Привет, Андрюха! – В кабинет ввалился инспектор Елькин, с которым я никогда не был в панибратских отношениях. – Как дела на краю Земли? Коровы у вас по улицам ходят?

– Слава богу, что ходят, а не летают! – Шутки о сельской жизни для меня уже давно стали несмешными.

– Как тебя понимать?

– Корова – она ведь не птичка, если с неба лепешку шлепнет, то за день не отмоешься.

– Ну да, наверное. – Елькин взял бумаги со стола и пошел на доклад к начальству.

Я попрощался со всеми и пошел домой, но по пути меня перехватили инспекторы БХСС.

– Андрей, у Леонида Николаевича Арбузова день рождения, пошли, пропустишь рюмочку!

В кабинете заместителя начальника БХСС было накурено, приставной столик ломился от подарков – все директора окрестных магазинов считали своим долгом поздравить уважаемого человека.

– Андрей, дружище ты мой! – Леонид Николаевич отмечал сорокапятилетие с самого утра. К вечеру он был уже прилично пьян.

– Ты специально приехал из Верх-Иланска поздравить меня с юбилеем?

– Конечно, Леонид Николаевич! – не моргнув глазом соврал я.

Я выпил за здоровье Арбузова рюмку коньяка, закусил бутербродом с красной икрой.

– Андрей, ты из такой дали приехал меня поздравлять! Уважаю тебя, дружище! – расчувствовался Арбузов. – Для тебя у меня кое-что припасено.

Он открыл сейф, достал оттуда небольшой газетный сверток и вывел меня в коридор, подальше от посторонних глаз и ушей.

– Фирменные японские теплые колготки. – Леонид Николаевич, посмотрев по сторонам, развернул газетку. – Андрей, эти колготки купили в Новосибирске в «Березке» за чеки. На базаре они стоят 25 рублей. Тебе, как моему старинному приятелю, я отдам их за номинал, за чирик. Бери, Андрей, не прогадаешь!

Я, не задумываясь, достал деньги. Колготки, даже в упаковке, выглядели по-заграничному добротно и красиво.

– Попомни мое слово, – пошатываясь, сказал Леонид Николаевич, – любой бабе такие колготки подаришь – и она твоя.

– Вы чего здесь шепчетесь? – раздался нарочито грубый голос.

Мы обернулись. Перед нами, довольный, что подкрался незамеченным, стоял заместитель начальника Заводского РОВД по оперативной работе Клементьев Геннадий Александрович.

– Леня, шуруй в кабинет и больше пьяный по этажу не шарься. Ты меня понял?

Арбузов с проворностью страдающего ожирением варана юркнул за дверь.

– Какими судьбами? – Клементьев крепко пожал мне руку.

– По делам приехал, – уклончиво ответил я.

Геннадий Александрович взглянул на часы.

– На последний автобус ты уже опоздал. Где остановиться думаешь?

– Откуда вы знаете расписание автобусов до Верх-Иланска? – от удивления я даже не ответил на его вопрос о ночлеге.

– Как откуда? – усмехнулся он. – Директором первой школы у вас кто работает?

– Е-мое! – В отчаянии я готов был схватиться за голову. – Геннадий Александрович, мне реально стыдно. Я знал, что у Валентина Александровича родной брат в городе в милиции работает, но никогда не думал, что это вы.

– Ничего страшного. Я давно запретил родственникам распространяться о моем месте работы. Ты где ночевать собрался?

– У родителей, где же еще.

– Ты с ними по-прежнему в контрах?

– Типа того.

Клементьев, как и покойный Вьюгин, знал о своих подчиненных все. Мой давний конфликт с родителями не был для него секретом.

– Поехали ко мне, переночуешь, поселковые новости расскажешь.

У подъезда, где жил Клементьев, на лавочке сидел высохший от возраста и болезней старик. Невидящие глаза его безотрывно смотрели в одну точку. На морщинистой руке синела татуировка – восходящее солнце и надпись «Сибирь».

– Сосед мой, Кусакин, – входя в подъезд, вполголоса сказал Геннадий Александрович, – на глазах уходит. Полгода назад еще с мужиками во дворе в домино играл, и все – ни жив ни мертв. Не дай бог такой концовки: ты еще живой, а родня уже вещи приготовила, в которых тебя хоронить будут.

Клементьевы жили в пятиэтажном панельном доме в стандартной «двушке»: две одинаковые комнаты «паровозиком», одна за другой. Кухня крошечная, в узком коридоре двоим не развернуться. Внутренняя планировка в таких квартирах всегда одинаковая: дальняя комната – родительская спальня с «уголком школьника» – письменным столом в углу у окна, вторая комната – гостиная, она же детская.

Поужинать мы расположились на кухне. Жена Клементьева Елена Викторовна, сорокалетняя коротко стриженная брюнетка, быстро собрала на стол, разогрела жареную картошку. Геннадий Александрович достал из холодильника бутылку водки, разлил на двоих.

– За Верх-Иланск! – поднял я шутливый тост.

После первой рюмки пропустили по второй, разговорились. Клементьев поинтересовался, не нашел ли я невесту в поселке. Я рассказал про Марину.

– Антонов Михаил мне родня, – между делом заметил Геннадий Александрович.

– Да какая он тебе родня! – отозвалась жена из зала. – Не собирай ерунду, а то получится, что у тебя половина Верх-Иланска – родственники.

– Лена, вот ты толком сама ничего не знаешь, а говоришь! – запротестовал разгоряченный спиртным Клементьев.

– Это я-то не знаю? – Елена Викторовна вернулась на кухню, встала в проеме, уперев руки в бока. – Ну-ка, расскажи, кем тебе Антонов приходится?

– Сестра его жены замужем за двоюродным братом моего отца. Что, не родня, что ли?

– Родня, конечно. Как эту сестру зовут?

– Не помню. Она в Томской области живет, я ее видел-то один раз в жизни.

На кухню зашел сын Клементьевых – кудрявый голубоглазый мальчуган десяти лет. Пока родители, забросив спор, наливали ребенку чай, на улице припустил дождь. Косые струи били прямо в окна квартиры Клементьевых, из щелей в рамах на подоконник стала просачиваться вода. Всем пришлось вооружиться тряпками и встать на отжим набегающей воды. Я и Геннадий Александрович трудились на кухне, мать с сыном ликвидировали последствия потопа в зале.

– Рассказывай, – выкручивая тряпку в тазик, сказал Клементьев, – что у вас в поселке такого случилось, что Гордеев тебя в город отправил? Я Семена не первый год знаю, он просто так инспектора от работы отрывать не станет.

– У нас, Геннадий Александрович, два убийства, руны, нацистские лозунги на стенах, тайные комнаты в ДК и человек, который кидает нож в цель так, что Гойко Митич позавидует. Еще у нас есть учитель, отличник народного образования или народного просвещения, как-то так. Я бы давно взял его за жабры, но учитель настолько славный парень, что портрет его красуется на районной Доске почета. Мне даже обыск у него дома не позволили сделать.