Возвышение Китая наперекор логике стратегии - Эдвард Николае Люттвак

Если между Китаем и Вьетнамом дело действительно дойдет до конфронтации, ни один авианосец ничьей страны не обеспечит Вьетнаму безопасность…

Вьетнам не должен играть в опасную игру между Китаем и США: он тем самым играет с огнем.

Эту статью делает такой откровенной то, что Као Вэйминь сначала ссылается на «общественное мнение», чтобы открыто признать – во всем виновен китайский территориальный экспансионизм («США пытаются сдержать рост китайской мощи»; «территориальные амбиции Китая уже вызывают беспокойство во Вьетнаме»), но потом утверждает, что раз Китай – это Китай, Вьетнаму надо заткнуться («официальные лица публично критикуют Китай») и уступить ему все, что ему нужно, потому что «никакой авианосец ничьей страны» не защитит от китайской мощи, если она начнет действовать.

Что касается такого предостережения, то стоит отметить, что оно, наверное, было бы более правдоподобным, если бы относилось к другой стране. Для вьетнамцев такие угрозы нисколько не значимы, а скорее убеждают их продолжать сопротивляться Китаю. Для национальной идентичности Вьетнама характерен комплекс «убийцы гигантов», проявившийся в войне против США. Он берет свое начало в форматирующем опыте сопротивления гораздо более сильной державе, чем какая-то китайская империя: речь идет о завоевавших весь мир монголах, которые напали на Вьетнам сначала в 1257–1258 гг., затем в 1284–1285 гг. (после образования династии Юань), и снова в 1287–1288 гг. И каждый раз монголы терпели поражение. Только после того как монголы отступили, вьетнамцы заплатили им дань. Несомненно, что они поступят так снова, но только после того, как опять разгромят НОАК.

Незнание китайскими правителями, умелым рупором в руках которых является Као Вэйминь, истории своих соседей было бы необъяснимым в отсутствии барьера великодержавного аутизма, однако его наличие все проясняет. Это естественная черта великой нации, и она была бы безобидной, если бы Китай не проводил сейчас курс наращивания своей мощи. Но поскольку происходит именно это, создалась опасная комбинация таких факторов, как беспокойный китайский аутизм, вьетнамская непокорность и пальмерстоновская активность Соединенных Штатов. И эта комбинация может прийти в движение, если Китай опять попытается захватить риф, скалу или мель.

Как уже упоминалось, все независимые государства неизменно отстаивают свою независимость, но не во всех государствах есть политическая культура, выражающаяся в активном противостоянии подчинению внешним силам: некоторые государства более податливы, чем другие. Обычным мотивом подчинения является страх, но в случае с Южной Кореей, с ее отношением к Китаю, страх занимает лишь второе место и обычно обусловлен тем, что Китай может натравить или не натравить на Южную Корею – Корею Северную. Более действенным мотивом является комбинация глубокого уважения к культуре Китая и китайцам, которое особенно отчетливо проявляется на фоне негативного отношения корейской элиты (не народа107) к Соединенным Штатам и американцам, в сочетании с усиливающимся осознанием важности китайского рынка для Южной Кореи. Повторимся, несмотря на то, что все стремятся к экономической выгоде, не все прикладывают для этого равноценные усилия: по сравнению с корейцами даже японцы не уделяют этому достаточного внимания, в то время как китайцы откровенно потакают во всем себе.

Уважение к Китаю и китайцам способствует сохранению позитивного восприятия корейцами китайского бизнеса, который в любом случае сейчас для них не столь непривлекателен, как бизнес японцев, европейцев или американцев. Эту тенденцию можно проследить, по крайней мере, со времен династии Мин; она зародилась задолго до того, как КПК пришла к власти в Пекине и отчетливо видна при беспристрастном изучении народного фольклора108.

Данные исследований демонстрируют уважение корейского народа к Китаю и китайцам. Но все-таки именно корейская элита, точнее бюрократическая меритократия, класс янбанов, была сторонницей уникального культа имитации: после внедрения в тринадцатом веке неоконфуцианства, корейцы почтительно именовали себя «малыми китайцами», хотя правящая династия Чосон стала данницей китайской династии Цин лишь в 1636 году.

Впоследствии случилось так, что корейцы подвергались влиянию скорее со стороны Японии, чем Китая, и они до сих пор этому влиянию активно сопротивляются. Как это ни парадоксально, но борьба против китайского культурного влияния наблюдается в Северной Корее, например, там разрешено использование только корейского алфавита хангыль, а китайские знаки письма (Ханча, Hanja) запрещены (хотя значительно больше трудов корейской литературы написано на ханча, чем на хангыле).

Что касается антиамериканизма образованных молодых южных корейцев, то они готовы прямо-таки взорваться от ярости при малейшем инциденте и охотно обвиняют своих политических лидеров в раболепстве перед США. Это неприятие всего американского вряд ли нуждается в специальном разъяснении, так как коренится в свойственных любому человеку чувствах: безответная щедрость легко превращается в унижение. Когда Нубару-паше сказали, что один младший чиновник распространяет о нем плохие слухи, он ответил: «И это при том, что я не помню, чтобы оказывал ему какую-нибудь услугу» (Et pourtant je пе те rappelle pas lui avoir confere aucun bienfait109). В корейской Академии наук мнение о том, что война в Корее являлась последствием американского или даже китайско-американского заговора, пользуется удивительным доверием, и кроме того, там же в течение десятилетий наблюдаются не такие явные, но устойчивые и широко распространенные, проявления расистских и расовых предрассудков против связей корейских женщин с американскими солдатами. Таков не произносимый вслух подтекст всех этих возмущений и преувеличений110.

Но, без сомнения, еще более важное открытие состоит в том, что южные корейцы в большей степени, чем европейцы или японцы склонны верить в то, что Китай станет главным торговым партнером их страны, обойдя Соединенные Штаты, чье влияние, как предполагается, будет снижаться. Согласно упомянутому выше опросу общественного мнения от 2011 года, среднее ожидание роста значимости Китая в течение следующих десяти лет в Южной Корее выросло с 7,62 до 8,02 (в сравнении с данными 2005 года), на фоне 7,51 и 7,93 для Австралии, с ее экспортом сырья в Китай, и 7,15 и 7,45 – для Филиппин. Соответственно, экономическая важность Соединенных Штатов по данным того же опроса сократится: средний балл снизился с 8,00 до 7,82. Стоит подчеркнуть, что для южных корейцев признание экономической важности Китая является не просто проявлением корпоративного или национального характера, а, возможно, следствием личной заинтересованности конкретных людей. Дело в том, что многие южные корейцы (в гораздо большей степени, чем все другие нации) нашли себе работу в больших китайских городах в качестве экспертов во всех сферах, от парикмахеров-визажистов до контролеров качества промышленной продукции.

Южные корейцы гораздо более благоприятно смотрят на влияние китайской экономики на их интересы по сравнению с другими респондентами. Между 2005 и 2010 годами количество тех, кто положительно оценивал экономический рост в Китае, осталось стабильным – 49 % (довольно примечательно, если учесть, что Китай – прямой конкурент Южной Кореи на мировых рынках).