Грешник Шимас - Шахразада

Борода Шимаса отросла. Платье загрязнилось, к нему, казалось, навеки прилипла солома, на которой приходилось проводить ночи. Однако эта одежда еще достаточно прочна, чтобы прикрывать тело, а в швы ее были все так же зашиты драгоценные камни.

Схватившись за самый расшатанный стержень, Шимас толкнул его вперед изо всех сил, и что-то подалось. Камень заскрежетал, и юноша толкнул снова. Нижний конец прута высвободился, верхний выскользнул из гнезда. Теперь он держал в руках железный стержень длиной в два локтя, чуть сужающийся с одного конца. Через час был выломан и второй прут.

Высунув голову в окно, Шимас взглянул в широкий, невероятно огромный простор. Камера оказалась на вершине башни, сооруженной на каменной вершине утеса, но под ней простирался отвесный обрыв высотой не меньше двух сотен локтей, а саму скалу рассекали несколько трещин, которые, как показалось юноше, тянулись по утесу до самого основания.

Разглядывая стену под окном, Шимас усердно запоминал все бугорки и выступы, которые могли послужить опорой для пальцев. Потом вернулся в камеру, допил всю воду, а потом прилег, стараясь немного вздремнуть.

«Через час, быть может, мое тело будет валяться внизу на камнях, изломанное и окровавленное, но я никогда не буду задушен!»

Проснувшись, юноша протер лицо несколькими оставшимися каплями воды, потом забрался на подоконник и вылез через окно, ногами вперед. Держась за край, стал нащупывать пальцами ног тонкую, как волос, кромку камня, на котором стояла постройка, и нашел ее.

Он всегда был ловким и любил лазать по скалам, но сейчас понимал, что предстоит самый трудный спуск в его жизни. К поясу Шимас привязал два железных прута из оконной решетки. Держась за окно лишь одной рукой, он свесился пониже и глубоко всадил один из прутьев в трещину стены. А потом выпустил подоконник и в падении ухватился за железный прут обеими руками. Если он выскользнет или камень раскрошится… но ничего не случилось. Порыв ветра толкнул тело юноши, послышался далекий громовой раскат. Палец ноги нащупал трещину. Придерживаясь левой рукой за верхний прут, он перегнулся вниз и всадил в нее второй.

Ниже по утесу сползала вертикальная трещина шириной локтя в три, но глубиной не больше нескольких пальцев. Медленно, осторожно, передвигаясь от одной опоры к другой, пользуясь где можно вторым железным стержнем, вынутым из щели, — первый пришлось оставить наверху — добрался он до этой трещины.

По камню вокруг Шимаса стали шлепать капли дождя, и порыв ветра, сильнее первого, рванул одежду. Упершись подошвой одной ноги в край трещины за спиной, а коленом — в другой край, впереди, осторожно действуя руками, он продолжал спускаться.

Несколькими локтями ниже трещина ушла глубже в скалу, теперь удалось упереться в задний край еще и плечом. Таким вот образом, используя приемы, которым научился в детстве, карабкаясь по скалистым берегам, он спустился не меньше чем на сотню локтей. Здесь нашел хорошую опору для ноги и отдохнул немного, а ветер с дождем хлестали по спине и плечам. Скала прямо под ним была гладкая как шелк, без малейшей опоры для руки или ноги. Однако в самом низу юноша при вспышках молний различил выступ шириной в ладонь — край второй каменной плиты, перекрывавшей ту, на которой он переводил дыхание.

Шимас осторожно выбрался на гладкую поверхность, распластавшись по скале. Потом отпустил опору и заскользил вниз. На миг его охватил панический ужас при мысли об огромной глубине внизу и о том, что случится, если он промахнется и не попадет на выступающую кромку или не сумеет удержаться на ней.

Пытаясь тормозить локтями, коленями, пальцами ног, всем телом, он скользил, быстро набирая скорость. Цепляясь за камень, чтобы как-то замедлить скольжение, сорвал ноготь — боль была пронзительной, но тут пальцы ног натолкнулись на узкую кромку, и лишь вес тела, прильнувшего к скале, не дал ему перевернуться и полететь вниз.

Вцепившись в камень, Шимас отогнал прочь страхи и постарался дышать медленно, глубоко втягивая в легкие прохладный воздух. Он с хрипом врывался в глотку, а юноша пытался успокоиться и подготовиться к следующему испытанию, ожидающему его впереди.

Он не представлял, как далеко спустился, но теперь уже возврата не было, нельзя было и остановиться. Внизу лежали спасение и свобода, а рядом на скале терпеливо выжидала смерть.

Полочка шириной в ладонь, на которую опирались ноги юноши, тянулась поперек скалы и, кажется, имела небольшой уклон. Поразмыслив, Шимас решил воспользоваться этим и, вжимаясь всем телом в камень, двинулся дальше. Время как будто остановилось.

В некоторых местах выступ сужался до одного пальца. Потом снова расширялся, и вдруг юноша обнаружил, что оказался в неглубокой пещерке, выдолбленной ветром и дождем. Здесь хватило места, чтобы сесть, что он с радостью и сделал, но сначала взглянул вверх, дожидаясь вспышки молнии. Наконец полыхнуло, и Шимас увидел, что находится всего в ста локтях ниже окна своей камеры!

Только совершенная безвыходность положения и сознание, что он не может оставаться там, где находится сейчас, заставили его двинуться дальше.

Посасывая раненый палец, Шимас рассматривал скалу. Потом, используя одну за другой драгоценные опоры для рук, стал спускаться. Дважды попадались узкие вертикальные трещины, «камины», по которым удалось спуститься, хоть и недалеко. Один раз кромка камня хрустнула под ногой, и его спасла только сила пальцев, намертво вцепившихся в камень. В другой раз его, повисшего над черной бездной, удержал сжатый кулак, заклиненный в вертикальной трещине. Чтобы свалиться в объятия смерти, стоило лишь разжать руку…

Дождь прекратился, но Шимас заметил это не сразу. Гром ворчал в ущельях, как угрюмый медведь в пещере. Поверхность скалы стала грубее и была уже не такой скользкой. Теперь можно было двигаться быстрее, но внезапно он поскользнулся, сорвался и упал, голова с маху ударилась о камень.

Полуоглушенный, он несколько минут лежал, прежде чем смог перевернуться и, шатаясь, как пьяный, подняться на ноги. Блеснула далекая молния. Шимас огляделся, ища путь вниз… но пути вниз не было. Он стоял в русле высохшего ручья!

Глухой рокот, донесшийся сверху, предупредил юношу о приближении паводка, и он, спотыкаясь, перебежал русло и вскарабкался на противоположный берег — как раз вовремя.

Бледный желтый свет подкрасил края облаков на востоке. Теперь — к розовому дому, за конем! Оказалось, что Шимас спускался по обрыву всю ночь.

Руки были ободраны, кожа вся в порезах и ссадинах. Колени — в таком же состоянии, идти было невероятно больно. Ныла глубокая ссадина на голове, и из нее сочилась кровь, но сильнее всего болел палец с сорванным ногтем. В голове билась толчками тупая, тяжелая боль.

И тут пришло, наконец, просто осознание. Он свободен! Он жив и свободен!

У Шимаса сильно отросла борода. Ни одна душа в Толедо его сейчас бы не узнала. Убогий, полумертвый от усталости, обезображенный не чесанными Аллах ведает сколько волосами и заживающими шрамами на теле, он сейчас больше походил на нищего калеку, чем на студента или благородного человека.