Белые Волки Перуна - Сергей Шведов

- Ты какого роду-племени, Ладомир? - спросила Людмила.

- Из древлянский старшины, рода Гастов, но в роду я последний.

- Проси княж Владимира, чтобы вернул дедину.

- А что я с теми землями делать буду? - усмехнулся Ладомир.

И вновь привиделось Ладомиру женское лицо, залитое слезами, и зарево большого пожара, в котором сгинули его родные. И всадники какие-то чудились вокруг пожарища, и от этих всадников прятался измазанный сажей Бирюч, тащивший на руках испуганного Ладомира. Бирюч не любил про это вспоминать, а Ладомир его не расспрашивал. Знал только, что согнан был его род волею княгини Ольги с древлянских земель и истреблён почти вчистую, а тех, кто уцелел, добили потом в Муромских лесах во время набега радимичей.

- Ты садись, - кивнул Ладомир на лавку. - В ногах правды нет.

- Моих тоже жгли, - сказала Людмила. - Я тогда была совсем девчонкой. Степняки. Помню, как пряталась в зарослях, пока дружина боярина Мечислава не подошла на выручку. Вот тут я ему, наверное, и приглянулась, хотя совсем девчонкой была, годков тринадцати. А в четырнадцать я уже родила боярину первенца.

- А боярин твой тоже верует в грецкого бога?

- Нет. Боярин Мечислав печальник славянских богов.

- А тебе в твоей вере не перечит?

- Боярину Мечиславу нет дела до моего Бога, - сказала Людмила с непонятной Ладомиру горечью. - А христианство в Киеве от княгини Ольги пошло, она эту веру приняла в Византии.

Сидела Людмила на лавке чуть боком, словно не была уверена в том, что не придётся подхватившись бежать из ложницы от домогательств Ладомира. И глаза её настороженно следили за каждым его движением. Но он ведь ее не звал, сама осталась в ложнице, неужели только для того, чтобы перемолвиться пустым словом?

- А чему учит твой бог?

- Учит любить и ближних и дальних, а в той любви для всех спасение.

- Ближних - это понятно, - пожал плечами Ладомир, - а на дальних - сердца не хватит, да и за что их любить-то? Вот разорил бы вас сегодня Шолох да выкинул с чадами на улицу -неужели твоей любви хватило бы и на него?

- Это была бы воля не Шолохова, а божья, но Бог не допустил и прислал тебя на защиту.

- Так я ведь служу славянскому богу, а не грецкому, - засмеялся Ладомир. - Что-то путаешь ты, жёнка.

- Нет не путаю. А Бог мой не греческий - он для всех один, а больше никаких богов нет и быть не может. Его волёй всё делается.

Ладомира поразили её глаза, ни тени сомнения в них не было, а только убеждённость в своей правоте, и от этой убежденности у неё порозовели щёки и похорошело лицо.

- А если я тебя сейчас стану насиловать - это тоже будет по воле твоего бога? И ты меня за это будешь любить?

Розоватость сошла с её щёк, но более она ничем не выдала своего страха:

- Коли ты покаешься потом во Христе, то я прощу тебя и любить буду.

- А что сие означает - покаяться? - удивился Ладомир.

- Попросишь у Бога прощение за насилие надо мной.

- А коли не попрошу? - Ладомир приподнялся с ложа и навис над Людмилой.

- Тогда я буду молить Бога, чтобы наставил он тебя на путь истинный, ибо душа у тебя добрая и не пропащая.

Ладомир положил ладонь на её левую грудь и почувствовал, как бьётся испуганной птицей сердце.

- Люби меня по-доброму, это и богу твоему будет приятно.

- Я мужняя жена, - Людмила задохнулась в своих словах. - Это грех большой.

Но по глазам видел Ладомир, что ей хотелось этого греха, а потому и сказал улыбаясь:

- Покаешься потом. Коли твой Бог прощает насильника, то неужели взыщет за бабью слабость.

- Пусти, - прошептала она, вырываясь из его рук. - Я тебе девку пришлю.

Ладомир чуть отстранился и заглянул в её испуганные глаза:

- А Славну пришлёшь?

- Пришлю.

- Выходит, сама спасаешься, а других губишь, - Ладомир выпустил её из своих объятий и вернулся на ложе. - Вот и вся твоя любовь к ближнему, жёнщина, не говоря уже о дальних. Славну-то ты неспроста подкладываешь под меня - заплатить хочешь за спасение своего гнезда чужим телом.

- Это и её гнездо тоже.

- Она женщина бездетная, её под себя возьмёт любой мечник или боярин, а тебе с чадами деваться некуда.

- Славна бы не силой пошла, а по-доброму.

- Из любви к ближнему, - скривил губы Ладомир. - Чем же твой бог лучше моего, коли дозволяет своим печальникам жертвовать чужой жизнью для собственного блага. Славна твоя моему брату Пересвету люба, и я против того братства не пойду из-за женщины - так от меня требует мой бог. И этот бог справедливее твоего, хотя прощает редко и много крови пьёт. А твой бог - бабий, хитрый бог, любую подлость благословляет и по отношению к ближнему, и по отношению к дальнему. Греши да кайся.

Людмила заплакала, и Ладомиру стало её жаль, в конце концов понять жёнку можно было - чад своих спасала да добро мужнино.

- Славна-то жёнка любимая у боярина, а ты - приевшаяся, и коли изваляешь её по чужим ложам, то муж взглянет на неё другими глазами. Так или нет, жёнка?

- Не думала я про это, - отвела глаза Людмила.

- Тогда поклянись именем своего бога, что ни о чём больше не помышляла как только о чадах своих. Слово даю, что отпущу тебя, пальцем не тронув.

Долго смотрел Ладомир, как Людмила беззвучно шевелила губами, то ли клятву силилась произнести, то ли просила о чём-то своего бога, но с языка её упало только одно слово:

- Пожалеешь?

- Это уже не в моей власти, - твёрдо сказал Ладомир.

- Я позже приду, чтобы челядь не видела, - вздохнула Людмила.

- Делай, как знаешь. А Славну пошли к Пересвету, и чтобы никто не узнал про эту их ночь.

Хитрая жёнка, недаром прислонилась к чужому богу. Ладомир долго смотрел вслед удалившейся Людмиле, а уж потом, раздевшись, развалился на боярских пуховиках. Славно жил боярин Мечислав, да согнан ныне с своего ложа и неизвестно ещё, вернётся ли назад. А жёнке маяться с детьми, прислоняясь то к одному сильному боку, то к другому, пока дети встанут на ноги. Так что и судить Людмилу не за что, во всяком случае не Ладомировыми устами судить. Коли не придёт к нему сегодня Людмила, то взыскивать он с неё не будет, а Блудово гнездо попытается спасти, хотя бы в память о своём сожжённом. Не каждому на пути встретится Бирюч, который прокормит и научит владеть мечом. А Перун карает только сильных, а в горе слабых для него чести нет. Так и надо будет сказать Владимиру, коли спросит - почто встал горой за Блудово семя? А Людмила боится своего бога, коли не смогла солгать его именем. Надо бы спросить женщину, чем её бог грозит своим печальникам. А таких богов, чтобы любили и ближних, и дальних, на свете нет, да и прощать всех без разбору тоже не след, а то не будет на земле порядка.