Дети погибели - Сергей Арбенин

– Да? – Жандарм отчаялся стряхнуть с подошвы помёт. – Интересно… Это надо запомнить. Пригодится…

Литератор глянул лукаво, присвистнул:

– Психолог, психолог вы, господин Жандарм! Да ещё какой! Далеко заглядываете. Вам бы, батенька мой, не в корпусе служить, а у Чезаре Ломброзо в учениках! Ей-богу, карьеру бы сделали!

* * *

Человек, лежавший за колесом, собрал гильзы, сунул в карман. Завернулся в полушубок. Лежал, глядя в небо, где всё ещё кружили стаи ворон.

«Много его, воронья-то, у нас развелось. Оно и понятно: где лошади, там и навоз… Воробьи вот тоже…» – он зевнул. Поплотнее завернулся в полушубок, поджал ноги. Надо было переждать, пока уляжется суматоха. Да и то, шутка ли? В самом центре Северной Пальмиры в императора из револьвера палят!..

Засыпая, подумал: «А шибко бежал царь. Больно уж шибко… Эх, незадача!»

Через несколько часов, когда шум на площади утих и в свете газовых фонарей стали видны лишь фигуры солдат оцепления вокруг дворца, стрелок проснулся. Потянулся с хрустом, зевнул. Оглядел площадь, приподняв голову над парапетом. Перекрестил рот и сказал:

– Затаились таперича, значит… Эх, мази-ила!..

Кого он назвал мазилой, оставалось только догадываться: то ли револьверщика на площади, то ли себя самого.

Он поднялся, накинул на плечи полушубок. Погладил винтовку чёрными руками и не без сожаления сунул её, забравшись на колесо, в колесницу Победы. Туда же бросил и гильзы, и скатанную шинель. И, пригибаясь, на четвереньках пополз по крыше к слуховому окну.

* * *

ПРУССКАЯ ГРАНИЦА.

Апрель 1879 года.

В Петербурге еще царила зима, а здесь, неподалёку от Вержболова, в приграничном польско-еврейском местечке, уже раскисли дороги, снег лежал только в овражцах, а на солнечной стороне холмов пробивалась молодая зелень.

Морозов, Саблин и Зунделевич сидели за столом, а хозяин, старый Мойша, угощал их контрабандной немецкой водкой.

Морозов после долгих уговоров попробовал водку, сказал:

– Да, хороша! Хотя я водку не люблю, она горло жжёт.

Саблин засмеялся.

– Ах ты, неженка, Коля! Какой же русский от водки нос воротит?

Морозов выпил две рюмки и окосел.

– Мойша! – прикрикнул он. – Давай, веди. Нам в Германию пора…

Мойша сидел с гостями, а его дочери прислуживали: обносили закусками, убирали грязные тарелки. Встрепенувшись, Мойша начал объяснять:

– Я вас просто так вести-таки не могу, господа социалисты. Обходчик сегодня не мой, а Абрамкин: Абрамка ему платит, значит, и ночь сегодняшняя – Абрамкина.

– А что, обходчиков много на границе? – спросил Саблин.

– О! – Мойша поднял вверх кривой палец. – Этого добра тут много. Так и шныряют туда-сюда. У каждого свой участок, но они и на соседние заглядывают. Так им велено. Которые обходчики, а которые и объездчики: они-таки за обходчиками приглядывают.

Мойша подумал, и свернул на любимую тему:

– Если бы я платил всем обходчикам, господа социалисты, мы-таки здесь бы сейчас не сидели. А сидели бы в Вильно, в крепости, за решёткой. Так я говорю?

Он взглянул на Зунделевича, с которым был давно и хорошо знаком.

– Всё так, Мойша.

– Значит, завтра пойдём. Мой обходчик завтра.

– А если объездчик попадётся?

Мойша задумался, пробормотал, загибая пальцы:

– Один, три, пять мужчин… Да, это много. Это сразу паспорта спросят…

– А у н-нас паспортов н-нету! – пьяно выкрикнул Морозов.

– Про это мы знаем, – кивнул Мойша. – Надо придумать-таки что-нибудь…

Он наклонился к Зунделевичу и они заговорили на местном диалектном идише, в котором были намешаны польские и литовские слова.

Саблин поставил перед Морозовым стакан крепчайшего чаю:

– Пей. Скорее отрезвеешь.

– А зачем? – искренне удивился Морозов. – Мне сейчас очень хорошо!

Саблин опять расхохотался:

– Коля, да ты запойный, что ли? Я и не знал!

Морозов помотал головой, углядел на столе недопитую рюмку, схватил и осушил одним глотком.

– М-м-м! – замычал восторженно. – Ароматная! Умеют же немцы…

– Ну, перестань, Коля, – сказал Саблин. – Стошнит тебя, возись потом с тобой… Лучше подумай, какое сегодня число?

– Чис-ло? – удивился Морозов. – По российскому календарю выходит… четвёртое?

– Именно. А что, если наш друг уже сделал ДЕЛО?

Морозов почти сразу же протрезвел, хотя глаза неестественно блестели за стёклышками очков.

– Думаешь, здесь бы ещё не знали?

– Думаю, наши газетные правительственные писаки хорошо, если через неделю после ДЕЛА разродятся…

Мойша между тем отвлёкся от разговора с Зунделевичем, услыхав Саблина:

– Вы-таки хотите знать, что у Питербурхе случилось?

– А вы знаете? – насторожились Саблин и Морозов.

– Как не знать! Здесь у каждой семьи родня за границей. В гости чуть не каждый день ходят. Хилечка! – крикнул он в соседнюю комнату. – Принеси сюда газету!

Дочь Мойши тут же выскочила из соседней комнаты, положила на стол изрядно помятую толстую немецкую газету. Мойша взял её, нацепил очки и прочёл:

– Russische Tzar Alexander…

– Дайте мне! – сказал Саблин, выхватывая газету. Бегло просмотрел заметку на первой полосе с пометкой «срочное известие». – Коля! Тут написано, что некто «Оссинов» покушался на жизнь императора в центре русской столицы. Выпустил в него все пять зарядов, но ни один заряд не достиг цели. Преступник схвачен, но говорить не в состоянии. По заключению военно-медицинского эксперта доктора Траппа, он проглотил цианистый калий, однако в недостаточном количестве; через два-три дня можно будет вести допрос. Яд преступник держал во рту, в заклеенной ореховой скорлупке. Государь же счастливо избегнул злодейских пуль, применив маневрирование…

Морозов сидел с каменным лицом, почему-то красный, как рак: то ли от водки, то ли от волнения.

– «Маневрирование» – это как? – спросил он.

– А это, брат, означает, что государь, как человек военный, убегал зигзагами, не давая Сашке вести прицельный огонь… Эх!.. Русские новости из немецкой газеты узнаём…

Он отшвырнул газету.

Морозов спросил:

– Что ещё пишут? Аресты, обыски?

– Ничего не пишут. Военное положение, пишут, вводится теперь на территории всей империи, а не только в двух южных губерниях и в Питере…