Дети погибели - Сергей Арбенин

* * *

Морозов открыл глаза: над ним с лампой в руке стоял Мойша, говорил ворчливо:

– Если не хотите идти, так-таки и скажите!

Морозов подскочил:

– А который час?

– Без четверти четыре утра. Одевайтесь, мы вас ждём.

Когда Морозов появился в гостиной, Саблин уже допивал чай. Подвинул стакан в подстаканнике Морозову и сказал:

– Знаешь, что эти хитрые жиды придумали? Ни за что не догадаешься!

– Ах, оставь ты свои шуточки… – буркнул Морозов, наливая себе чаю.

– Что, голова болит со вчерашнего?

– Н-нет… – сквозь зубы ответил Морозов.

– А… Переживаешь, – понимающе кивнул Саблин. – Не переживай. Оставь на потом. Сейчас главное – чтобы все наши из Питера уехать успели. Там нынче облавы, хватают, кого ни попадя, загребают частой сетью.

Из соседней комнаты вышел Мойша. Он нёс чёрные сюртуки, круглые шляпы и ещё что-то, похожее на парики.

– Что это? – в недоумении спросил Морозов.

– Это будет переезд в гости через границу одной еврейской семьи, – пояснил Мойша ворчливо. – Нам это разрешается.

Саблин прыснул, не удержавшись от смеха. Морозов посмотрел на него непонимающе.

– Мы переоденемся жидами! – объяснил Саблин, от избытка чувств хлопнув Морозова по плечу.

Теперь пришла очередь поперхнуться Морозову.

– И что это за семья из пяти мужчин? – насторожённо спросил он, прокашлявшись.

– Не пять мужчин, – возразил Мойша. – Четыре мужчины. Вернее, три: я-то как кучер поеду. Три мужчины и молоденькая прехорошенькая райзгефертхен, дзевчинка…

– И кто же эта «райзгефертхен»? – спросил Морозов, вытаращив глаза.

– Вы, – кратко ответил Мойша.

И начал прилаживать парик на голову Саблина. Через минуту Саблин стал похож на солидного местечкового лавочника. Саблин подошел к зеркалу над рукомойником, рассмеялся.

– Вылитый жид! Пейсы-то, пейсы!..

Морозов вздохнул и молча подставил голову. Ему Мойша тоже приладил пейсы, но на голову накинул тёмный платок, поводил огрызком красного карандаша по щекам, наводя румянец, поскоблил бритвой пушок на верхней губе.

Морозов не сопротивлялся. Саблин, увидев его, так и покатился со смеху.

– Однако, господа социалисты, нам-таки пора, – строго сказал Мойша. – Поедете в повозке. Мужчины – с одной стороны, девушка – с другой. Если чужой обходчик попадётся, и что-то спросит, – качайте головами: не понимаем, мол. А девушка может вообще не отвечать на любые расспросы. Ей не положено с посторонними мужчинами говорить, а положено даже лицо прикрывать.

* * *

Через несколько минут колымага, оставив позади грязные кривые улочки местечка, покатила на запад. В колымаге чинно сидели трое евреев, а в сторонке от них – чья-то молодая жена или дочь…

Ночь уходила на запад. Позади повозки над горизонтом показался краешек солнца. И тень от повозки внезапно вытянулась на запад до самого края земли…

Не отпускает Россия, – думал Морозов, глядя на эту гигантскую тень. Как рука барона фон Берлихингена… Везде найдёт, дотянется… Всюду достанет…

* * *

ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ.

2 апреля 1879 года.

Императрица Мария Александровна, увидев государя, порывисто привстала с постели. Две камер-фрау, сидевшие возле неё, вскочили и выбежали. Прикрыли дверь за собою и остановились. Одна выглянула в коридор, шепнула:

– Никого…

Вторая, пригнувшись, приникла ухом к двери.

– Слышно? – спросила первая, нервно поглядывая в коридор.

Первая отмахнулась:

– Т-с-с!..

– Сашенька! Ну что же это, а? Как ты? – Мария Александровна, приподнявшись с постели, обняла нагнувшегося к ней Александра Николаевича. – Да тебя трясёт всего…

– Ничего, ничего… Я в полном порядке. Господь уберёг.

Мария Александровна перекрестилась на висевший против кровати образ.

– Этот злодей – совсем мальчишка, – сказал государь, присаживаясь боком на постель. – Выскочил неожиданно, сзади. Я и не понял сначала, отчего это вороны взвились…

Мария Александровна молча вытерла слёзы, снова перекрестилась.

– Стрелять толком не умеет, – продолжал Александр Николаевич. – На войне не был, пороха не нюхал. Молокосос…

– Что ты говоришь, Саша? – голос Марии Александровны дрогнул. – А если бы он стрелять умел?

– Тогда, верно, мне бы и святые угодники не помогли. Револьвер у него был американский, «медвежатник». Пятизарядный…

Он вдруг осёкся. Подумал: кажется, выстрелов было шесть, если не семь… Или уж ему почудилось с испугу?

– Да о чём ты? – спросила императрица. – Ты лучше о себе подумай! Ведь чудом, чудом спасся!

Государь погладил супругу по мокрой щеке.

– Ну, будет. Это, верно, опять сумасшедший был. Много их развелось что-то нынче…

Мария Александровна откинулась на подушки.

– Опять ты не о том… Да разве сумасшедший револьвер достанет?

– Достанет. Как раз сумасшедший-то и достанет. Это умному трудно, а дурак – украдёт, а достанет.

Он внезапно прервал сам себя. Подумал: «Нет, „медвежатник” достать и сумасшедшему не под силу. Надо узнать, кто ими торгует».

Вслух сказал:

– Преступник в беспамятстве сейчас: яду наглотался. У него во рту орех был с ядом…

– Боже! – простонала Мария Александровна. – Да ведь он всё продумал. А ты говоришь – «сумасшедший»…

Государь промолчал. Императрица, как всегда, сумела ухватить самый корень проблемы, самую суть. Только вопрос: преступник сам всё продумал, или ему подсказали?

– А кто он, этот… – спросила Мария Александровна. – Из каких?

Государь вздохнул:

– Говорю же – в беспамятстве. Доктора Кошлаков и Трапп им занимаются. Когда в сознание придёт – всё узнаем.

– А с виду-то каков?

Александр Николаевич подумал:

– Да нынче они переодеваются так, что можно и за барина принять, и за чиновника. Фуражка чиновничья. Шарфик вязаный. А пальто… Да, пальтишко-то ветром подбито. И как он в таком пальтишке револьвер по городу тащил? Револьвер-то тяжеловат…

Мария Александровна закрыла глаза и вдруг сказала:

– Я знаю. Я помню. Когда Юм приезжал, духов вызывал. Духи сказали: кровь надвигается…