Вычислить и обезвредить - Светлана Бестужева-Лада

Жизнь между тем продолжалась. На сей раз Владимир Николаевич не стал потрясать мое воображение изысканными заведениями, а выбрал обыкновенное кафе, ну — почти обыкновенное — под названием «Арагви» при одноименном ресторане. Я машинально глянула в подсунутое официанткой меню и тут же непроизвольно зажмурилась. Нет, вот к этому я никогда не привыкну. И не стану привыкать, не дождутся. Точно ведь потом отвыкать придется, а это окажется посложнее.

— Ты неподражаема! — усмехнулся Владимир Николаевич. — Смотри не на цифры, а на буквы. Там написано, что можно заказать, остальное тебя волновать не должно. Если, конечно, ты находишься в обществе настоящего мужчины.

Будь я постарше и поопытнее, меня бы позабавило такое подчеркивание половой принадлежности. Или — разозлило бы. Тогда же я все восприняла совершенно спокойно, тем более что мысли мои были очень далеки от подобных проблем.

— Знаешь, меня сейчас волнует совсем другое, а не гастрономические радости, — пожала я плечами. — Пожалуйста, закажи на свой вкус, мне совершенно все равно, что есть. Вот покурю я с удовольствием, а то мне просто плохо станет.

— Плохо тебе станет, если ты не бросишь курить, — проворчал Владимир Николаевич, пододвигая ко мне пепельницу. — Откуда в таком молодом существе столько пороков, ума не приложу.

Опять мы начали съезжать на тему моего возраста! Точно пластинку заело, ей-богу! А сейчас ещё Минздрав предупреждает… Я вовремя прикусила язык, чтобы не нахамить на антиникотиновую тему, а как-то продолжить разговор. Но огрызнуться, конечно, огрызнулась:

— У меня ещё масса достоинств, я не афиширую их из врожденной скромности. Скажи, пожалуйста…

Я замолчала, пытаясь как можно более корректно сформулировать мучивший меня вопрос. Обычно мне это удавалось достаточно легко, но тут имел место как бы мозговой ступор. Хотелось надеяться — временный и потому преходящий.

— Что тебе сказать?

В этот момент очень вовремя вернулась официантка, и я получила столь необходимую мне передышку. Нет, дело было не в ступоре, я элементарно боялась. Боялась человека, сидевшего напротив меня. Почему? На этот вопрос ответа я не находила… пока. Но почему-то чувствовала, что малейший неверный шаг с моей стороны повлечет за собой немедленное возмездие. Хорошо, если только в словесной форме. А что, если после моего вопроса Владимир Николаевич просто пожмет плечами, скажет что-нибудь ласковое, типа «Дура», встанет и уйдет. Насовсем. И ведь я даже не знаю, где его потом искать… если он согласится быть найденным. Даже фамилии его, между прочим, не знаю. Точно, совместно проведенная ночь — ещё не повод для близкого знакомства, не мною первой подмечено.

— Так что я должен тебе сказать? — с некоторым уже раздражением в голосе повторил он свой вопрос. — Имей в виду, с лирикой у меня неважно. И если ты хочешь спросить о моем отношении к тебе… О таких вещах я предпочитаю не говорить, если можно доказать по-другому.

Несмотря на напряженность ситуации, я чуть не прыснула со смеху. Это у него-то плохо с лирикой? У человека, который за один вечер наговорил мне больше ласковых слов, чем я слышала за всю свою предыдущую жизнь? А главное, я не собиралась обсуждать эту тему, потому что заботило и беспокоило меня сейчас совершенно другое, связанное, с лирикой, но косвенно. Хотелось бы верить, что — косвенно и именно с лирикой, а не с отсутствием таковой.

— В чем дело? — ошарашенно спросил Владимир Николаевич. — Что тебя так развеселило?

— Не обращай внимания, у меня бывает, — к месту процитировала я фразу из всенародно любимой комедии «Служебный роман». — Накатывает. Ты же знаешь, мне можно палец показать — и я уже готова.

— Не знаю, не пробовал, — буркнул, но уже значительно мягче, мой собеседник. — Мне казалось, ты девушка серьезная.

«Когда кажется, надо креститься», — вертелось у меня на кончике языка, но сейчас было явно не время пользоваться моими излюбленными и спасительными речевыми штампами.

— Настолько серьезная, — бросилась я головой в омут, — что никак не могу понять, почему на новой работе мне должны сразу дать такое ответственное задание? Потому что я — твоя протеже? Так вроде бы достаточно просто принять в штат — и дело с концом, все довольны. Солдат спит — служба идет. Я не права? Нет?

— Видишь ли, — медленно начал Владимир Николаевич, — я не всегда смогу уделять тебе столько времени и внимания, как в эти дни. Моя работа не позволит. Я, как ты, наверное, догадалась, не куличики леплю и не в бирюльки играю. Более того, не просиживаю штаны в кресле «от и до». У меня не только рабочий день — вся жизнь ненормирована. По той же самой причине я не смогу следить за твоей карьерой, уж извини. Если ты хорошо себя проявишь на ответственном задании, то дальше все пойдет само собой и без моей помощи. Конечно, время от времени я буду спрашивать, как ты там…

— У кого будешь спрашивать? — с интересом осведомилась я, начиная постепенно успокаиваться.

Пока все получало вполне нормальное объяснение, и немного смущало только то, что частые встречи, судя по всему, не входили в планы моего ангела-хранителя. Что ж, этого в принципе следовало ожидать. Иначе картинка получилась бы уж и вовсе идиллической, а такого не может быть просто потому, что не может быть никогда. Да и о роде его занятий было сказано практически все, что можно было сказать.

— У компетентных товарищей, — усмехнулся Владимир Николаевич. — У тебя, конечно, дурочка, не ищи подвоха там, где его нет. Позвоню раз в квартал, кому надо, спрошу, как там Майя Павловна себя проявляет. Сам не смогу — попрошу кого-нибудь проконтролировать ситуацию. А больше ничего и не нужно, умным людям всегда все понятно без слов, а с дураками я принципиально дела не имею.

Ну, правильно, дело он имеет с дурочкой. При всех неладах с арифметикой сложить два и два, чтобы получилось четыре, а не три или пять, я все-таки в состоянии. Помню, что на одном курсе со мной училась девица, родитель которой трудился в организации с загадочным для нас названием «ОВИР», и носил майорские погоны. Всем было известно, кто он такой и где работает на самом деле. Девице же сходило с рук абсолютно все то, за что любого студента выгнали бы не то что из университета — из Москвы-матушки, и значительно дальше сто первого километра. Похоже, и я теперь ухитрилась попасть в касту «неприкасаемых». С ума сойти можно!

— Ну, это я поняла, — сказала я как можно непринужденнее. — Но все-таки начинать с американского президента — это как бы перебор по взяткам. Меня же новые коллеги просто придушат где-нибудь в темном углу за такое нахальство. У журналистов нравы простые, они светским манерам не обучены. И в табели о рангах не все правильно разбираются.

— Наплюй и разотри, — посоветовал Владимир Николаевич. — Никто тебя пальцем не тронет, можешь мне поверить. А для тебя это будет отличная школа, причем не только журналистская. Пообщаешься с иностранными коллегами, улучшишь знание языков.

— С ума ты сошел? — искренне перепугалась я. — Как это я буду без допуска общаться с иностранцами?