Потерянные души - Поппи З. Брайт

В пасмурные дни, когда не было солнца, он выезжал за пределы города и устанавливал свой прилавок где-нибудь на обочине. В заброшенном саду за пустырем он нашел несколько высохших тыкв, из которых получились вполне пристойные вазы для роз. Иногда кто-нибудь из проезжающих мимо останавливался у его прилавка и покупал цветы. Он непринужденно болтал с покупателями: когда ты несколько сотен лет держишь пивные и бары, легкость общения превращается уже в привычку. Они не видели его глаз из-за темных очков, а он внимательно наблюдал за ними – разглядывал лица и жилки, бьющиеся на горле, – и размышлял, сколько еще пройдет времени, пока он не начнет исходить слюной от одного только запаха их крови.

Кристиан решил пока задержаться в Потерянной Миле. А когда он отложит достаточно денег, он заправит свой «шевроле-белэр» под завязку и поедет дальше на север. Может быть, там он найдет Молоху, Твига и Зиллаха. Он по-прежнему не терял надежды когда-нибудь с ними встретиться. Иногда по ночам он доставал из сумки бутылки с шартрезом, которые он захватил из Нового Орлеана. Он вновь и вновь перечитывал, что написано на зеленой с золотом этикетке, и думал об Уолласе Гриче, о детях из Французского квартала и о медленной грязной реке. Но у него не было искушения открыть хотя бы одну бутылку. Он хорошо помнил зеленый огонь, который обжег его изнутри в его последнюю ночь в Новом Орлеане.

На следующий день, часам к десяти утра, Никто уже считал себя самым несчастным человеком на свете – есть хотелось ужасно, и он никогда в жизни не чувствовал себя таким одиноким, – так что он едва не расплакался от облегчения, когда рядом остановился какой-то байкер и сказал: «Забирайся».

Спать в амбаре было сущим мучением. Да, он спасся от дождя. Но когда он проснулся, у него все болело, живот крутило от голода, а во рту был противный вкус пыли и гнилой крови. Когда Никто выбрался из амбара, солнечный свет на мгновение его ослепил. Никто крепко зажмурился, а потом осторожно открыл глаза. Вокруг все сияло сочной зеленью. Стены амбара, оказывается, сплошь заросли плющом и побегами дикого винограда; буйная зелень проросла даже сквозь дыры в крыше. Никто снова закрыл глаза и вдохнул запах солнечного тепла и уже подсыхающей влаги от вчерашнего дождя.

Опять – на шоссе. Машин – всего ничего. И ни одна из них не остановилась. В кузове просвистевшего мимо фургончика Никто разглядел людей, которые что-то жевали и пили кофе. Он едва не захлебнулся слюной и сплюнул в придорожную пыль; если бы он ее проглотил, голод стал бы сильнее. Никто положил руку себе на живот. Ему показалось, что его и без того плоский живот стал совсем уже впалым. Наверняка кости у него на бедрах выпирают теперь еще больше, чем, скажем, два дня назад. Он закурил и втянул в себя дым, как будто это был апельсиновый сок.

Прошло еще полчаса. Никто медленно брел вдоль дороги и поднимал руку с выставленным большим пальцем всякий раз, когда мимо проезжала машина. Все, кто был за рулем, таращились на него, но никто не остановился. А потом он услышал разъяренный рев двигателя. Кто-то мчался по шоссе на бешеной скорости – явно не легковушка и уж тем более не фургончик. Мотоцикл. Никто умоляюще уставился на него, и тут ему повезло: байкер остановился.

– Тебе куда? – спросил байкер. Знакомый вопрос.

– Потерянная Миля, Северная Каролина. – Никто не был уверен, что ему нужно именно туда, но это название стало для него своего рода талисманом.

– Да? А мне в Данвиль. Это почти на границе. Так что давай забирайся.

Никто никогда в жизни не ездил на мотоциклах, хотя ему всегда очень хотелось – и не просто прокатиться, а научиться водить самому. Это была солидная, тяжелая машина; хромированные детали тускло поблескивали сквозь слой дорожной грязи. Никто так и застыл на месте, глядя на это чудо. Неизвестно, сколько бы он так простоял, если бы байкер не сказал:

– Ну так ты едешь или чего?

– Да, еду, конечно. – Никто заглянул в лицо байкера. Шлема он не носил. Блондинисто-белые волосы, темные у корней, разметались от ветра. Большие глаза – круглые и сверкающие, как у галаго. Глаза, как две маленьких луны, в глубоких серых глазницах. Лицо то ли юное, то ли старое – не разобрать, – суровое, но в то же время какое-то странно печальное. Подбородок тонет в поднятом воротнике черной кожаной куртки.

– Тебя как зовут? – спросил Никто.

– Страшила, – ответил байкер, и это казалось правильным.

Никто уселся сзади и обхватил Страшилу за пояс. Под толстой кожаной курткой Страшила оказался жилистым и худым, как борзая. Широкое седло подрагивало под Никто. Ощущение было такое, как будто ты сидишь на чем-то живом. Страшила отпустил сцепление, и мотоцикл сорвался с места. Ветер ударил в лицо Никто, отбросил волосы назад. Глаза защипало. Никто подумал, что они едут как-то уж слишком быстро.

Около полудня они остановились в маленьком городочке и разжились там целой курицей-гриль, которую съели на старом заброшенном кладбище в нескольких милях от города. Никто жадно набросился на еду, умял свою половину в один присест и дочиста обсосал косточки. Страшила взял себе одну ножку и съел ее безо всякого аппетита. Все остальное досталось Никто. Он облизал пальцы от жира и привалился спиной к двери в какой-то полуразвалившийся семейный склеп. Дверь заскрипела под его весом, но все-таки устояла. Это даже слегка разочаровало Никто – он уже представлял себе, как он ввалится в старый склеп, набитый истлевшими костями. Он повернулся к Страшиле. У того тряслись руки.

– Блин, – сказал Страшила. – Ты же свой человек, как я понял? Мне надо ширнуться. – Он сделал вид, что втыкает шприц себе в вену на сгибе локтя.

– Ага, – понимающе кивнул Никто. – Да, конечно, я свой человек. – Он изо всех сил старался выглядеть «своим». – Боишься, что я кому-нибудь расскажу?

– Да нет, не боюсь. Просто хотелось удостовериться. Никогда не знаешь, где тебя прихватит. – Страшила порылся в карманах куртки и достал несколько причиндалов: тусклую серебряную ложку, грязный лоскуток ткани, дешевенькую пластиковую зажигалку. Потом вытащил из седельной сумки термос с водой. Потом залез во внутренний карман куртки, достал плоскую лакированную коробочку, расписанную яркими тропическими птицами, и благоговейно ее открыл. Никто невольно затаил дыхание – он почему-то подумал, что сейчас из коробочки ударит серебряный свет и обожжет Страшиле лицо. Но внутри был только пластиковый пакет, набитый крошечными сверточками из фольги. Их было несколько сотен, не меньше. Там же лежал шприц – с виду совсем безобидный, как бледная серая неядовитая змейка.

Никто внимательно наблюдал за Страшилой, старательно делая вид, что он уже видел такое не раз. Страшила снял свой проклепанный кожаный ремень, сбросил куртку и перетянул ремнем предплечье. Его кожа была слегка влажной, вся в каких-то неярких крапинках. Он вылил в ложку немного воды и высыпал туда же зернистый белый порошок из крошечного свертка. А потом, словно вспомнив о правилах вежливости, обернулся к Никто:

– Может, ты тоже хочешь?