Серотонин - Мишель Уэльбек

Я незаметно продвигался вперед, повторяя уже немного тише, но, надеюсь, достаточно убедительно: «Я буду молчать! Я ничего никому не скажу!» И вдруг, когда я уже был чуть ли не в метре от него, вступив таким образом, возможно, в его личное пространство, не знаю, он отскочил назад, открыв мне доступ к двери, и я бросился в спасительный просвет, пронесся по дорожке и через минуту уже заперся у себя в бунгало.

Я налил себе полный стакан грушевой водки и попытался собраться с мыслями: в опасности был он, а не я; его могут посадить на тридцать лет без права на досрочное освобождение, а не меня. Так что он здесь не задержится. Действительно, минут через пять я уже наблюдал – какой все-таки замечательный бинокль я купил, – как, запихнув вещи в багажник «дефендера», он сел за руль и отбыл навстречу неведомой судьбе.

Утром 31-го числа я встал в умиротворенном настроении и безмятежным взглядом окинул домики за окном, отныне я был здесь единственным жильцом; если орнитолог рулил быстро, он должен уже подъезжать к Майнцу или Кобленцу, вне себя от счастья, мимолетного счастья, которое испытывает человек, избежавший большой беды, возвращаясь к бедам повседневным. Сосредоточившись на немце, я не упускал из вида и любителей пешей рыбалки, они всю неделю пачками вываливались на берег, каникулы как-никак. Благодаря замечательному карманному путеводителю, вышедшему в издательстве «Уэст Франс», который я приобрел в супермаркете «Супер Ю» в Сен-Николя-ле-Бреале, я узнал о масштабности этого явления, а также открыл для себя существование некоторых видов животных, таких как галатея, мактры, аномии и скробикулярии, не говоря уже о так называемых утиных донаксах, которые жарят на сковороде с мелконарезанной петрушкой. Я был уверен, что эта деятельность носит компанейский характер, я видел, как на канале TF1 прославляли такое времяпрепровождение, на France 2 тоже, но реже; люди приезжали целыми семьями, иногда с друзьями, жарили на углях морских черенков и венерок, запивая их мюскаде в умеренных дозах, вот вам высшая ступень цивилизации, когда первобытные инстинкты удовлетворяются во время пешей рыбалки. Встреча с морскими жителями чревата последствиями, прямо заявлял путеводитель: морской дракончик может причинить невыносимую боль, это самая ядовитая рыба; ловля аномий особой трудности не представляет, а вот скробикулярии требуют чрезвычайного терпения и ловкости; морские ушки не достать без специального крюка на длинной палке; а петушков, чтоб вы знали, обнаружить крайне сложно, они вообще ничем не выдают своего присутствия. Нет, я еще не поднялся на столь высокую ступень цивилизации, а уж немецкий педофил и подавно, к этому часу, надо полагать, он уже добрался до Дрездена, если только не смылся в Польшу, где правила экстрадиции более сложные. К пяти часам вечера, как обычно, девочка прикатила на велосипеде к домику орнитолога. Она долго стучала в дверь, затем подошла к окну, пытаясь что-то разглядеть сквозь занавески, снова вернулась к дверям и еще долго стучала, потом все же махнула рукой. Выражение ее лица не поддавалось расшифровке: она не выглядела (пока?) особо опечаленной, скорее была удивлена и обескуражена. Тут я подумал, уж не платил ли он ей за услуги, трудно сказать, но мне почему-то казалось, что, скорее всего, да.

Около семи вечера я направился к замку, давно уже было пора покончить со старым годом. Эмерика дома не оказалось, но он явно не сидел сложа руки – на столе в обеденном зале были разложены всякие копчености, вирская колбаса с потрохами, деревенские кровяные колбаски и разные мясные деликатесы на итальянский манер, а также сыр; что касается выпивки, тут я был спокоен: в чем в чем, а в ней недостатка не будет.

Ночью в коровнике было спокойно, стадо из трехсот коров издавало умиротворяющий рокот, состоявший из вздохов, легкого мычания и ерзания в соломе, потому что они лежали на соломенных подстилках; Эмерик отказался пойти по пути наименьшего сопротивления и переключиться на щелевой пол, кроме того, ему нужен был навоз для удобрения полей, он на самом деле хотел работать по старинке. Я даже расстроился, вспомнив, что в финансовом плане он в полной жопе, но тут что-то со мной произошло, мирное мычание коров, запах навоза, отнюдь не противный, и все прочее на краткий миг вселило в меня чувство, нет, не обладания своим местом в этом мире, не будем преувеличивать, но все-таки принадлежности к некоему органическому континууму, к животному сообществу.

В закутке, служившем ему рабочим кабинетом, горел свет, Эмерик в наушниках с микрофоном сидел за компьютером, он был полностью поглощен происходящим на экране и заметил меня в последнюю секунду. Он резко вскочил, нелепо выставив руки перед собой, словно пытался заслонить от меня монитор, который мне и так не было видно.

– Не беспокойся, занимайся своими делами, не беспокойся, я пойду в замок… – сказал я, неопределенно махнув рукой (наверное, бессознательно пытаясь подражать лейтенанту Коломбо, лейтенант Коломбо оказал огромное влияние на молодых людей моего поколения), и повернул назад. Я подкрепил свои слова жестом, вскинув руки, почти как накануне с немецким педофилом, но, увы, педофилия тут была ни при чем, дела обстояли куда хуже, я не сомневался, что он решил в последний день уходящего года позвонить по скайпу в Лондон, только не Сесиль, а именно что дочкам; вероятно, он созванивался с дочками минимум раз в неделю. «А ты как поживаешь, папочка?» – я представлял себе этот разговор так отчетливо, словно участвовал в нем, прекрасно понимая, в каком положении находятся девочки, ну может ли пианист, исполняющий классику, соответствовать в их глазах образу мужественного отца, конечно нет (Рахманинов?), это был просто очередной лондонский пидор, а вот их родной папа имел дело со взрослыми коровами, довольно крупными млекопитающими, между прочим, минимум 500 кг живого веса. Но что он-то мог рассказать своим дочкам, какие-нибудь глупости, ничего больше, он говорил им, что у него все хорошо, ну да, как же, вот мудила, он просто подыхал от тоски по ним, от тоски по любви, вообще говоря. Видимо, его уже ничего не спасет, думал я, идя по двору в обратном направлении, ему уже не суждено выпутаться из этой истории, он так и будет страдать до конца своих дней, поэтому мой треп про молдаванку для него пустой звук. У меня испортилось настроение, и, не дожидаясь его, я налил себе стакан водки, закусив ломтиком кровяной колбасы, нет, с чужой жизнью ничего поделать нельзя, думал я, ни дружба, ни сострадание, ни психология, ни ситуативный интеллект тут не помогут, все сами запускают механизм своего несчастья, повернув ключ до отказа, и дальше механизм продолжает неумолимо вращаться, иногда давая осечку или притормаживая, например во время болезни, но тем не менее он функционирует до самого конца, до самого последнего мгновения.

Эмерик появился через четверть часа с нарочито беззаботным видом, видимо пытаясь замять неловкий инцидент, что только подтвердило мои подозрения, равно как и мою беспомощность. Но тем не менее я пока не пошел на попятный, не смирился и с налета заговорил на больную тему.

– Ты собираешься развестись? – спросил я очень спокойно, почти будничным тоном.

Он буквально рухнул на диван, я налил ему водки, Эмерику понадобилось минуты три, не меньше, чтобы поднести стакан ко рту, мне показалось даже, что он сейчас расплачется, вот бы неудобно вышло. Его рассказ не отличался особой оригинальностью, мало того что люди мучают друг друга, так еще они не отличаются в этом особой оригинальностью. Конечно, тяжело видеть, как женщина, когда-то любимая, с которой вы спали ночью и пробуждались по утрам, заботились о здоровье детей и ухаживали друг за другом во время болезни, за несколько дней превращается в мегеру и алчную фурию; это тяжелое испытание, от него практически невозможно полностью оправиться, но, может быть, оно, в каком-то смысле, и спасительно, потому что бракоразводный процесс – единственный действенный способ положить конец любви (если, разумеется, считать, что конец любви – это спасение); если б я женился на Камилле, а потом с ней развелся, мне, может, и удалось бы разлюбить ее – и вот тут, слушая повествование Эмерика, впервые, без всяких мер предосторожности, фантазий и оговорок я позволил себе осознать мучительную, страшную, убийственную правду – я все еще любил Камиллу; не задался наш новогодний ужин, что и говорить.