Неснятое кино - Виктор Шендерович

Машина, повернув, остановилась у кладбищенской сторожки.

– Какие будут соображения, Михеенко? – после паузы поинтересовался старшина у сидящего за рулем.

– У меня такие соображения, что пропил дедуля инвентарь. А? Нет? – И Михеенко подмигнул сторожу.

– Отставить, – приказал старшина. Они помолчали. «Дворники» еле успевали стирать со стекла потоки воды. – Кого-нибудь хоронили на днях? – обратился старшина к старику.

– Девчонку сегодня хоронили. Старуху в пятницу…

– Старуха с зубами?

– Чего? – не понял сторож.

– Золото у нее во рту было? – пояснил вопрос старшина.

Старик заквохтал:

– Да откуда…

Старшина помолчал, о чем-то размышляя, потом выдохнул тоскливо – выходить из машины не хотелось.

– Ну что, Михеенко, пойдем поглядим, – решился он.

– Чего ж не поглядеть, – кисло отозвался Михеенко. – Ну смотри, дед…

– Отставить, – приказал старшина. – Где хоть ее хоронили, помнишь?

– Кого? – спросил сторож.

– Молодую, – ответил старшина.

Они пробирались по тропке между участками. Дождь постукивал по листве кладбищенских осин, где-то невдалеке гуднул поезд. Луны не было.

– Тут налево, – сказал сторож.

– Ч-черт, темно, как у негра… – начал Михеенко.

– От-ставить.

– Есть отставить. А что, старшой…

– Стой, – сказал старшина. – Тихо.

Сквозь листву вдалеке качнулся свет фонаря.

– Я ж говорил, – горячо зашептал сторож.

– За мной, – негромко сказал старшина.

Дальше они пробирались между оград почти в полной темноте, только старик сторож повторил несколько раз, как заведенный, свое «я ж говорил!», пока старшина не цыкнул на него.

Свет приближался – точнее, это они приближались к нему.

Наконец старшина бесшумно отогнул ветку.

– О господи, – сказал Михеенко.

Под тускловатым светом подвешенного на ветке сигнального фонаря, по пояс в свежей могиле, стоял мужчина лет сорока. Комья земли летели с его лопаты наверх. Это был С.

– Сейчас, – бормотал он. – Сейчас…

– Я ж говорил, – сдавленным голосом повторил сторож.

– Уже скоро, малыш… – С. навалился ногой на штык лопаты и выбросил наверх ком глины. – Я сейчас.

Он встал на четвереньки и принялся быстро разгребать руками землю, потом поднял наверх налитые безумием глаза: над отвалом могилы стояли двое в плащ-палатках.

– Выходи, – сказал один из них.

– Нет, – сказал С., не поднимаясь с четверенек.

– Выходи! – повторил человек в плащ-палатке.

– Нет, нет, нет, – затравленно зашептал С. и начал судорожно отбрасывать руками комья глины, царапать пальцами появившуюся крышку гроба.

– Вот гад, – с неожиданной ненавистью произнес второй человек в плащ-палатке и заорал: – А ну вылазь!

– Отставить крик, – приказал второму первый.

Человек в яме завыл.

Старшой прыгнул в яму.

– А ну давай, Михеенко, – сказал он уже оттуда. – Только осторожнее .

Человек в яме плашмя лежал на земле и, вцепившись руками в гроб, выл и выкрикивал что-то бессвязное.

– Она живая! – кричал он. – Пустите! Это я виноват! Она предупреждала! Жизнь уходит на снимок! Она живая, пустите!

– Помоги, чего смотришь! – закричал Михеенко стоявшему наверху сторожу.

Вытащенный наверх, С., стоя на коленях, цеплялся теперь за ограду соседней могилы, но его отцепили, разжав пальцы, и, оттащив, бросили на землю. Теперь он не сопротивлялся, а просто лежал, без слов воя в кладбищенский глинозем.

Сторож быстро подобрал с земли фонарь и лопату, поднял с могильного отвала и чуть ли не с поклоном подал Михеенко слетевшую фуражку.

– Связать? – отряхивая ее, спросил Михеенко. Он был возбужден схваткой.

– Отставить, – сказал старшина, глядя на корчившегося у его ног человека. – Отставить.

С. очнулся от ломоты в теле и чьих-то далеких криков. Он открыл глаза и увидел над собою окно. За ним виднелся расчерченный решеткой на квадраты кусок тусклого неба и край кирпичной стены с колючей проволокой поверху.

В полутемной комнате, кроме С., находилось еще трое. Все они смотрели на него.

– Где я? – спросил С.

– Вы в психиатрической лечебнице, мой друг, – мягко ответил за всех лысый старичок, сидевший с ногами на кровати. – Так же, как и мы, впрочем, – с кривой улыбкой добавил он.

– Вы спали, – хмуро пояснил сидевший поодаль мужчина. – Долго спали.

Только тут С. начал вспоминать, что произошло.

– Ну-с, – услышал он, – расскажите, что случилось…

Старичок буравил его взглядом серых глазок, не скрывая интереса к истории болезни.

– Рассказывать я буду врачу, – ответил С.

Его слова произвели странный эффект. Все переглянулись.

Старичок помрачнел.

– Я и есть врач, – сказал он.

У дальнего окна громко захохотал, забился в смеховых судорогах здоровенный, обритый наголо и привязанный к кровати детина. Голова его была жестоко исполосована: видимо, ее брили тупой бритвой.

– Я и есть врач! – закричал старичок, сжав маленькие кулачки. – Я главный врач этой лечебницы! Я доктор медицинских наук! Я профессор!

Он с неожиданной легкостью сорвался с кровати, метнулся через палату.

– Выпустите меня! Негодяи! – истошно закричал он, колотясь в запертую дверь.

Его хмурый сосед быстро проковылял следом.

– Ну зачем, зачем… – Он бережно обнял старичка за плечи и повел на место. – Нельзя так… Вы же знаете.

– Знаю, – неожиданно сдался старичок. – Знаю…

Он лег на кровать и, вздохнув, свернулся калачиком, как ребенок. Обритый наголо детина, привязанный к кровати, издал смешок, больше похожий на всхлип, и тоже затих.

Хмурый тяжело посмотрел на С., словно решая, сказать ли ему что-то. Затем встал и, подволакивая ногу, подошел к окну, прищурился на тусклое, едва просвечивающее сквозь облака солнце.

– Скоро обход, – сказал он.

Слова эти тяжело повисли в воздухе палаты. Старичок еще больше сжался на постели.

С. со своего места внимательно смотрел за происходящим.

Вскоре гнетущую тишину палаты нарушили звуки, доносившиеся снаружи. Кто-то – и, судя по голосам, немалым числом – шел по коридору. В общем гуле выделялся визгливый, без перерыву хохотавший голосок.