Мертвое озеро - Рэйчел Кейн

Но они пришли вовремя. Я отслеживала их пересылку в Интернете и оплатила дополнительную услугу – чтобы посылку хранили до тех пор, пока я не смогу ее забрать. Хорошо, что я это сделала, потому что два дня спустя, несмотря на мое сотрудничество с полицией, я была арестована и помещена в следственный изолятор.

Коробка с саквояжем внутри все еще находилась в ящике почти год спустя, когда я была оправдана и отпущена на свободу. Она собирала пыль в дальнем углу хранилища, которое, слава богу, пока не прогорело. Маленькое чудо.

До прибытия в Стиллхауз-Лейк я потратила половину этих денег на нашу безопасность, убежища и новые имена. Этот дом шел с аукциона по удивительно низкой цене, но я отдала за него двадцать тысяч долларов, и еще десять – за то, чтобы привести его в порядок. И все же у меня осталось достаточно, чтобы, приплюсовав к этому доход от своей работы, я могла потратить некоторую сумму. Мэл был бы в ярости из-за потери своего тщательно хранимого состояния, и это чрезвычайно радует меня. Меня успокаивает мысль о том, что я трачу эти деньги, дабы оплатить нашу новую жизнь.

Когда Кейд предлагает помочь мне с садом, который я полностью запустила, я принимаю это предложение, с условием, что он позволит мне заплатить ему и за эту работу. Сэм соглашается. Мы часами обсуждаем с ним планы, выбирая те или иные растения, а потом сажая их, всё так же вместе. Выкладывая каменные бордюры и галечные дорожки. Выкапывая маленький пруд и запуская в него маленьких юрких золотых рыбок, которые сверкают на солнце.

И мало-помалу я начинаю осознавать, что доверяю Сэму Кейду. Я не могу назвать какой-то конкретный момент, когда это произошло, какие-то его действия или слова, ставшие причиной этого. Это всё, что он говорит и делает. Это самый спокойный и легкий человек, с которым я общалась, и каждый раз, когда я вижу, как он улыбается или разговаривает с моими детьми, каждый раз, когда он беседует со мной, я понимаю, насколько мало вариантов у меня было раньше. Насколько скудной была моя жизнь с Мэлвином Ройялом. Она только казалась полной.

На самом деле она была безжизненной, как поверхность Луны.

Прежде чем я успеваю осознать это, проходят две недели. Мой сад выглядит так, что его можно фотографировать для обложки журнала по садоводству. Даже Ланни, похоже, более или менее довольна. Она снижает градус своей «готичности» до стильной оригинальности. И – слушайте и не говорите, что не слышали! – в один прекрасный день дочь заявляет мне, что обзавелась подругой. Сначала по Сети, но Ланни, со своей обычной смесью агрессии и неуверенности, спрашивает меня, не отвезу ли я ее в кино, куда они договорились пойти с Далией Браун. Далия Браун – та самая девушка, с которой они подрались в школе.

Такой поворот событий выглядит сомнительным, но, когда я знакомлюсь с Далией, она кажется мне славной девушкой, слишком высокой и из-за этого слегка неуклюжей, и еще она стесняется брекетов на зубах. Парень, как выясняется, послал ее именно из-за этих металлических скобок во рту. Самое лучшее, что могло с ней случиться.

Мы с Коннором устраиваемся на заднем ряду кинозала, а Далия и Ланни сидят вместе, и к тому времени, как мы отвозим Далию домой к ужину, она, похоже, совершенно осваивается. Как и Ланни.

По мере того как проходит лето, такие визиты в кино становятся постоянными: Ланни и Далия постоянно держатся вместе, как лучшие подруги. Далия перенимает у моей дочери манеру красить ногти в черный цвет и наносить на глаза тени и подводку, а Ланни разделяет любовь Далии к шарфам с цветочным рисунком.

К середине июля девушки уже неразлучны, и к ним прибивается еще парочка друзей. Я, конечно же, на страже; один парень – абсолютный гот, с пирсингом в носу, зато его друг одевается и причесывается безукоризненно стильно, и вместе они смотрятся чрезвычайно интересно. И чрезвычайно забавно, что хорошо и для моей дочери тоже.

Коннор, кажется, тоже сильно изменился. Его приятели по настольным играм сделались настоящими друзьями, и он даже – впервые в жизни – говорит мне, что выбрал будущую профессию.

Мой сын хочет быть архитектором. Он хочет строить здания. И когда он говорит это, мне на глаза наворачиваются слезы. Я уже отчаялась поверить в то, что у него будут мечты, будет какая-то жизнь, помимо вечного бегства и попыток спрятаться, а теперь… теперь это сбылось.

Сэм Кейд подарил ему мечту, которую я дать не смогла, и я невероятно, глубоко признательна за это. Следующим вечером я рассказываю Сэму о новом увлечении Коннора – когда мы сидим на крыльце с пивом. Он слушает молча и долгое время ничего не говорит, затем наконец поворачивается ко мне. Вечер пасмурный, полный тяжелой энергии надвигающейся грозы; в этой части Теннесси могут появляться торнадо, однако пока оповещения от экстренных служб не было.

Сэм говорит:

– Вы почти ничего не рассказывали об отце Коннора.

На самом деле я не рассказывала вообще ничего. Я не могу и не хочу. Вместо этого я произношу:

– Да и рассказывать-то почти нечего. Коннору нужен кто-то, с кого можно брать пример. Вы дали ему это, Сэм.

В сумраке я не вижу его лица. Я не могу сказать, пугает его такая перспектива, или радует, или то и другое вместе. Настороженное напряжение между нами миновало уже несколько недель назад, но мы до сих пор поддерживаем некоторую дистанцию – разве что случайно соприкасаемся кончиками пальцев, когда передаем друг другу инструменты или бутылку с пивом. Я не знаю, смогу ли снова испытать романтические чувства к какому-либо мужчине, и мне кажется, что его тоже что-то сдерживает. Возможно, плохо завершившиеся отношения, потерянная любовь… Я не знаю. И не спрашиваю.

– Рад, что смог помочь, – отвечает Сэм. Его голос звучит странно, но я не знаю точно, почему. – Он славный парень, Гвен.

– Знаю.

– Ланни тоже славная. Вы… – Он умолкает на несколько секунд и делает глоток пива – немного судорожно, как мне кажется. – Вы чертовски хорошая мать для них обоих.

Вдали приглушенно ворчит гром, хотя молнии мы не видели. За холмами, скорее всего. Но я чувствую в воздухе тяжесть приближающегося дождя. Это неестественно липкое тепло, от которого одновременно хочется дрожать и обмахнуться веером.

– Я стараюсь, – говорю я ему. – И вы правы. Мы не говорим об их отце. Но он был… он был плохим человеком.

Когда я пытаюсь сказать больше, эмоции заставляют меня смолкнуть, потому что сегодня утром пришло очередное письмо от Мэла. Он придерживается своего обычного цикла, потому что в этом письме содержится сплошная болтовня, напоминания о прошлом и вопросы о детях. Оно разозлило меня, потому что теперь, видя, как Сэм общается с детьми, я замечаю разницу. Мэл был «хорошим папой с журнальной обложки»: он проявлял доброту, улыбался, позировал для фотографий, но все это было поверхностным. Я знаю: что бы он ни чувствовал тогда, что бы он ни чувствовал сейчас – это слабая тень подлинной привязанности.

Я думаю о Мэле, сидя рядом с Сэмом, и от этого мне хочется протянуть руку и ощутить прикосновение его теплых пальцев: скорее как оберег от тени прошлого, чем знак влечения. Мне нужно прогнать призрак Мэла и перестать думать о нем. Вздрогнув, я понимаю, что нахожусь на грани того, чтобы поведать Сэму правду про Мэла. Всю правду про себя. Если я это сделаю, он будет первым, кто это услышит.