Мертвое озеро - Рэйчел Кейн

* * *

На следующий день служба пересылки доставляет мне письмо. Я чувствую, как мой пульс ускоряется, но тревога намного слабее, чем прежде. Я все равно предпринимаю обычные меры предосторожности: аккуратно вскрываю конверт в синих пластиковых перчатках и использую кухонную утварь, чтобы развернуть и придержать лист.

Это второе из «добрых» писем в цикле, как и следовало ожидать. Слова Мэла стандартно-нормальны, словно маска человечности. Он пишет о книгах, которые прочел (он всегда любил читать, чаще всего книги о научных открытиях и тайных философских течениях), жалуется на отвратительную, безвкусную еду в столовой. Пишет, что ему повезло обзавестись друзьями, которые кладут деньги на его счет в тюремном магазине, так что он может покупать вещи, способные скрасить его существование в заточении. Рассказывает про своего адвоката.

Но дальше… с легким трепетом беспокойства я понимаю, что это письмо чем-то отличается от прочих. В нем есть что-то новое.

Когда я дочитываю его до конца, я вижу это. Оно подобно скату-хвостоколу, который наносит удар хвостом, глубоко вонзая в плоть жертвы зазубренный шип.

Я думаю о тех вечерах, когда сидела на крыльце, попивая пиво и глядя на рябь, бегущую по озеру на закате. «Эта картина дарует моей душе мир, – пишет он. – Надеюсь, ты не делишь это ни с кем, кроме меня».

Он видел нас – по крайней мере на фотографии. Видел меня и Сэма, сидящими вместе на крыльце.

Он знает, где мы.

– Мама?

Я вздрагиваю и роняю вилки, которыми придерживала письмо. Когда поднимаю взгляд, то вижу по другую сторону кухонной стойки Коннора, который пристально смотрит на меня. Позади него толпятся Билли, Трент, Джейсон и Дэрил, его друзья по настольным играм. Я и забыла, что сегодня четверг. Я собиралась сделать зефир с хрустящим рисом, чтобы побаловать их, но забыла и об этом.

Быстро складываю письмо, сую его обратно в конверт и снимаю перчатки, швыряя их в мусорное ведро, стоящее в углу. Положив конверт в свой задний карман, спрашиваю:

– Парни, как насчет перекусить?

Все они радостно вопят.

Все, кроме Коннора, который молча стоит, глядя на меня. Он знает: что-то не так. Я улыбаюсь, чтобы подбодрить его, но вижу, что эта улыбка его не обманула. С тошнотворным отчаянием я пытаюсь привести в порядок мысли, пока взбиваю зефирную основу с воздушным рисом и выкладываю в формочки, чтобы побаловать молодых людей. Я не думаю ни о зефире, ни о ребятах, ни о чем-либо еще, кроме одного: что делать?

«Бежать!» – кричат мне все мои инстинкты. Просто забрать фургон. Усадить туда детей. Бежать. Начать все заново. Пусть попытается снова найти нас.

Но холодная логика подкидывает мне факт: мы уже бежали. Мы бежали, и бежали, и бежали. Я вынудила своих детей вести неестественный, болезненный образ жизни, отрывая их от родных, от друзей, даже от них самих. Да, я делала это, чтобы спасти их, но какой ценой? Потому что, глядя на них сейчас, после целого года оседлой жизни, я вижу, как они расцвели. Выросли.

Бегство снова оторвет их от всех корней, и рано или поздно все хорошее в них завянет и сгниет от этого.

Я больше не хочу бежать. Может быть, причиной тому этот дом, который – несмотря на все мои усилия – стал нам домом. Быть может, озеро или тот покой, который я ощущаю здесь…

Быть может, то хрупкое, непрочное, настороженное влечение к хорошему человеку, которое я наконец-то смогла ощутить…

Нет. Нет, я не побегу, будь ты проклят, Мэл. Больше не побегу. Время пустить в ход план, который я составила давным-давно и которым надеялась никогда не воспользоваться.

Пока мальчишки едят сладости и кидают кубики с точками на каждой грани, я выхожу из дома и набираю номер, который Авессалом дал мне несколько лет назад. Я не знаю, кому он принадлежит, не знаю даже, действует ли он еще. Это экстренная мера на самый крайний случай, для одноразового использования, и я дорого заплатила за него.

Гудки, гудки, потом включается автоответчик. Никакого приветствия, просто гудок.

– Это Джина Ройял, – произношу я. – Авессалом сказал, вы знаете, что нужно сделать. Сделайте это.

Я прерываю звонок, ощущая тошноту и головокружения, словно стою на краю высокого обрыва. Это имя – Джина Ройял – вызывает у меня чувство, как будто я падаю назад, в темноту и глубину времени, которое предпочла бы вычеркнуть из существования. Заставляет меня чувствовать, будто все, чего я добилась за эти годы, было лишь иллюзией, чем-то, что Мэл может отобрать у меня в любой момент, когда захочет.

Утром я звоню в тюрьму, где содержат Мэла, и записываюсь на следующий же день, когда разрешено посещать заключенных.

Мне нужно, чтобы кто-то остался с детьми.

Я думаю об этом. Я бьюсь над этой мыслью часами, глядя в пространство и обкусывая до крови внутреннюю поверхность губ. Есть несколько человек, которых я могу попросить, но мало… очень мало. Я могла бы отправить детей самолетом к их бабушке.

Я думаю об этом, но, когда я связываюсь с ней, выясняется, что сейчас она в поездке. Мне нужно принять решение. Я не могу оставить Ланни и Коннора одних – и не могу взять их туда, куда еду.

Это огромный шаг, невероятный шаг для женщины, которая больше никому не доверяет. Я хочу попросить о такой услуге Сэма. Я подвергаю сомнению само это желание, поскольку Мэл научил меня, что я не могу доверять собственному суждению, и последнее, самое последнее, чего я хочу, – это рисковать своими детьми.

Я жалею о том, что у меня так мало знакомых женщин, но те из них, с кем я успела познакомиться в Нортоне или в приозерном поселении, либо неприветливы и держатся отстраненно, либо открыто враждебны к чу жакам.

Я не знаю, что делать, и это вгоняет меня в ступор на долгое время, пока наконец Ланни не усаживается в кресло в моем кабинете, глядя на меня так пристально, что мне приходится заговорить с ней

– В чем дело, солнышко?

– Это я должна спрашивать, мама. Какого черта?

– Не понимаю.

– Понимаешь, – возражает она, глядя на меня еще внимательнее и прищуривая глаза, – я знаю, что эту привычку она переняла от меня. – Ты сидишь здесь и грызешь ногти. Ты почти не спишь. Что не так? Только не говори мне, что я слишком маленькая, чтобы знать. Завязывай с этой фигней.

«Фигня» – это новое для нее словечко, и я невольно усмехаюсь. Я полагаю, что к тому времени, как Ланни исполнится шестнадцать, оно сменится чем-то более грубым, но пока что это просто забавное емкое слово.