Невеста Франкенштейна - Хилари Бэйли

— Я больше не могу об этом молчать. Вы должны знать правду. Я обязана вам все рассказать о Марии Клементи.

На лице миссис Джакоби застыло выражение крайнего напряжения.

— Вы должны сейчас выслушать то, что я хочу вам сказать, — начала она, — так как завтра я ухожу от мисс Клементи. Мне уж давно следовало бы это сделать. И по чему я продолжала жить с ней — одному богу известно. Однако совесть моя вновь и вновь мне подсказывает, что я должна от нее уйти. Почему же все-таки я оставалась с ней? Из-за денег, должна я признаться. Она мне хорошо платила. И еще из-за тщеславия. Я полагала, что будет больше пользы, чем вреда, если я останусь с ней. Я даже думала (тщетные надежды!), что сумею изменить ее, смогу со временем сделать из нее разумное существо, человека с душой и сердцем. Но теперь я должна рассказать вам о ней все.

— Очень уж вы сокрушаетесь, миссис Джакоби, — сказала Корделия. — Не поддавайтесь горячим порывам. Гнев и раздражение — плохие советчики.

Тот гнев, раздражение и неприязнь, которые испытываю я к этому омерзительному существу, — прервала ее миссис Джакоби, — возникли не под влиянием порыва. Я говорю о Марии Клементи холодно и трезво. Я провела с ней не один год. Я была свидетелем всех ее проделок. У меня не осталось к ней никаких чувств, кроме отвращения. Мария Клементи, — продолжала женщина, — существо аморальное, настолько аморальное, что это не укладывается ни в какие рамки. Она — воплощение зла. Хотя я думаю, что сама Мария этого не понимает, как не осознает она и того, что делает. Это дикарка… Даже хуже чем дикарка, ибо не раз мы читали о том, что даже у дикарей есть свои нормы социального поведения, свои законы и табу, сколь странными они бы нам ни казались. Мария невероятно жестока. Она ворует, если уверена, что ее не поймают. Она развратна, но умело это скрывает. Ее нимало не заботит, что она делает, ей важно, только чтобы об этом никто не узнал. А я… я помогала скрывать ее проделки.

— Мортимер ее любовник? — спросила миссис Доуни так спокойно, будто интересовалась ценой на рыбу.

Я считал подобное предположение невероятным. Это корыстное, бесчестное ничтожество никак не могло оказаться любовником Марии. Однако миссис Джакоби ответила:

— Да. Так оно и есть. Он является ее любовником, как и сотни других. За пять лет я побывала с ней во всех сто лицах мира, и, куда бы мы ни приезжали, у нее везде были мужчины. Их было столько, что и не перечесть. Некоторые в нее влюблялись. Бедные создания! Им оказалось хуже всего. Трудно было смотреть, как они страдали. Она даже не понимала, какую боль им причиняла. Да и как она могла что-то понять, если сама не умела ни дарить любовь, ни принимать ее от других. Собаки, мне кажется, порой испытывают друг к другу больше привязанности и лучше способны хранить верность, чем Мария Клементи. Что касается всего остального, то я не смогу пересказать вам сейчас все те ужасные вещи, которые она вытворяла и которые я, на свой грех, помогала ей скрывать. В Вене была одна попрошайка, бедная женщина с ребенком на руках. Она останавливала Марию при входе в оперный театр и просила денег. Мария ее терпеть не могла. Началось с того, что певица отогнала ее пинком, когда та приблизилась. Но женщина была настойчивой. И как-то вечером у входа в театр Мария, будто обезумевшая, набросилась на эту нищенку, а потом на ее ребенка. Она вырвала попрошайке глаза… Все лицо женщины было залито кровью. В крови были и руки Марии. Ребенок же упал на землю… Нужно было вызывать врачей. Пришлось много заплатить, чтобы об этом молчали. А в Вене произошел еще один случай. Мария тогда решила, что директор театра отдал предпочтение другой певице, предложив той спеть партию, которую, как считала Клементи, по праву принадлежала ей одной. В результате центральное место на сцене отводилось этой певице, а не Марии. Возможно, директор был любовником той артистки и потому так к ней благоволил. Мария подсыпала извести в крем, который та певица употребляла для очистки лица. Представьте себе, какую боль это причинило той женщине и каким после стало ее лицо. Даже в Дублине — в городе, где Марию нашел ее импресарио, — мне рассказали, что она убила кого-то из своих любовников. Возможно, у нее на то имелись свои причины. Может быть, он сам напал на нее… Однако я столько раз видела, как эта женщина была близка к тому, чтобы совершить убийство, что я вовсе не уверена, будто ей нужны для этого какие-то особые основания.

— Видите ли, — продолжала миссис Джакоби, — Мария совсем не такая, как остальные люди. Она вспыльчива и мстительна. Ей неведомо раскаяние. Я старалась установить за ней контроль. Я покрывала ее проделки. Но этот случай с мистером Франкенштейном оказался последней каплей. Я знала, что она его добивается. Только зачем? Но раз она чего захочет, то своего добьется. Она в совершенстве постигла искусство старинных танцев: стоило ему сделать движение вперед — как она делала шаг назад. Но отступала она так, чтобы он всегда чувствовал: еще немного — и она будет в его объятиях. Однако когда он снова двигался в ее направлении, она с видом самым естественным и непосредственным отодвигалась вновь… И все это для того, чтобы заставить его продолжать. Она понимала, что должна действовать именно так, ибо, отдайся она раньше времени, он бы не стал ее так ценить. Она же своими маневрами цепляла его на крючок, и даже сейчас, когда не исключено, что часы его сочтены, она продолжает высасывать из него жизнь каплю за каплей. Я много натерпелась. Я отдала ей пять лет своей жизни за цену, на которую нельзя было соглашаться; она купила мою душу.

Миссис Джакоби немного помолчала, холодный зимний свет заливал ее осунувшееся лицо. Больше она не была той решительной женщиной, какой я видел ее в первый раз.

— Почему, — спросила она, — почему, соблазнив Франкенштейна, она так жаждет его мучить? Сначала я думала, будто то зло, которое живет в ней, является результатом плохого воспитания, немоты и беззащитности, ее суровой жизни среди ирландских лудильщиков. Оказалось, что это не так. Да, ее ничему не учили, и она привыкла выпрашивать деньги и петь на улице. Я думала, что смогу ей помочь, что она станет лучше и душа ее отогреется. Но вот прошло пять лет, а она стала еще более грубой и безжалостной, чем раньше. Этот ее отказ оставить мистера Франкенштейна отвратителен, за ним стоит что-то злое и подлое. И я не могу понять, чем он объясняется. Я не желаю больше этого выносить. Я должна устраниться, уйти.

— Но куда же вы пойдете? — спросил я.

— Сегодня я отправлюсь к сестре в Четхэм, — ответила она. — Моя сестра вдова, она живет на небольшую пенсию. К тому же она ярая сторонница одной закрытой религиозной секты. Представляю, как будет приставать ко мне их пастор. Он будет заставлять меня омываться кровью ягнят. Жизнь моя будет не особенно приятной, но это все же лучше, намного лучше, чем жить с Марией Клементи. Я прошу вас защитить от нее мистера Франкенштейна.

Корделия обратилась к миссис Джакоби с вопросом:

— А кто она такая? Откуда она появилась? Вам же должно быть хоть что-то известно о том, почему она стала такой, как сейчас? Что за люди были эти цыгане-лудильщики?