Реальное и сверхреальное - Карл Густав Юнг

расстройств, которое предполагается в ходе ассоциативного эксперимента, это вовсе не может служить основанием для вывода, будто комплекса не существует. Тем не менее ранее ничто не мешало трактовать нервные расстройства как сугубую случайность.

В науке, особенно в биологии, мы вторгаемся в область, где каузальные объяснения начинают выглядеть совершенно неудовлетворительными и даже практически невозможными, но здесь мы не станем рассматривать биологические проблемы; скорее нужно задаться вопросом, а не существует ли какое-то общее поле, в котором акаузальные события не только возможны, но и происходят на самом деле.

Нельзя отрицать того, что в нашей жизни действительно существует необозримое поле, которое образует, так сказать, противовес владениям каузальности. Это мир случайности [84], где всякое событие кажется не связанным никакой причиной с соответствующим ему фактом. Поэтому нам придется несколько более тщательно изучить природу и само представление о случайности. Случай, скажем мы, непременно подлежит какому-то причинно-следственному объяснению, а «случаем» или «совпадением» называется только потому, что его каузальность пока еще не раскрыта. Поскольку у нас имеется внутренняя убежденность в абсолютной истинности каузального закона, мы считаем такое объяснение случая вполне здравым. Но если каузальный принцип истинен лишь относительно, то отсюда следует, что, пускай подавляющему большинству совпадений можно дать причинно-следственное объяснение, все равно должны возникать случаи, когда никакая каузальная связь не прослеживается. Поэтому перед нами встает задача просеять случайные события и отделить акаузальные от тех, которым можно дать причинно-следственное толкование. Разумно предположить, что число каузально объяснимых событий намного превысит число тех, которые побуждают подозревать акаузальность, и потому невнимательный или предубежденный наблюдатель вполне способен упустить из вида относительно редкие акаузальные события. Едва мы приступаем к изучению случайностей, немедленно возникает насущная потребность в статистической оценке исследуемых событий.

Невозможно просеивать эмпирический материал без критерия различения. Но как нам отличить акаузальную комбинацию событий, если мы не в состоянии проверить все случайные происшествия на каузальность? Ответ здесь таков: акаузального события нужно ожидать прежде всего там, где при внимательном рассмотрении причинно-следственная связь представляется немыслимой. В качестве примера я привел бы «дупликацию болезни», явление, хорошо известное любому врачу [85]. Порой наблюдается даже утроение симптомов или большая кратность, а потому Кэммерер [86] вправе рассуждать о «законе последовательности» и приводить немало показательных примеров [87]. В большинстве подобных случаев отсутствует хотя бы отдаленная вероятность причинно-следственной связи между совпадающими событиями. К примеру, когда я сталкиваюсь с тем фактом, что номер моего трамвайного билета совпадает с номером купленного в тот же день билета в театр, а вечером мне звонят и в разговоре называют то же самое число уже в качестве телефонного номера, то каузальная связь между этими событиями видится мне совершенно невозможной, пусть каждое из перечисленных событий должно обладать собственной каузальностью. С другой стороны, мне известно, что случайные происшествия склонны стихийно группироваться: это своего рода необходимость, поскольку иначе такие события оказались бы периодическими или регулярными, то есть по определению исключали бы произвольность.

Кэммерер утверждает, что «цепочки» [88] или последовательности случайных событий не являются результатом общей причины [89], то есть они акаузальны, но тем не менее им свойственна инертность, одно из качеств постоянства [90]. Спонтанность «возникновения двух или нескольких одинаковых событий» он объясняет «подражанием» [91]. Здесь он противоречит самому себе, ведь случайная последовательность не «выносится за пределы объяснимого» [92], но, как и следовало ожидать, находится в этих пределах и может быть сведена в конечном счете если не к общей причине, то по крайней мере к нескольким причинам. Кэммереровские понятия последовательности, подражания, притяжения и инертности характеризуют взгляд, опосредованный принципом каузальности, и всего-навсего показывают, что случайность соответствует статистической и математической вероятности. Фактический материал Кэммерера включает в себя только цепочки случайностей, подчиненные разве что «закону» вероятности; иными словами, нет никакой очевидной причины, побуждающей усматривать в них что-либо еще. Но почему-то он и вправду предпринимает такие поиски, ищет нечто большее, нежели «вероятность», а именно, «закон последовательности», который явно хочет выдать за принцип, сосуществующий с каузальным и финалистским [93]. Я уже отмечал, что подобранный им материал не дает повода к таким умозаключениям. Это явное противоречие я могу объяснить, только предположив, что Кэммерера посетило смутное и восхитительное «озарение» относительно акаузального характера событий; быть может, он, как бывает со всеми тонко чувствующими натурами, поддался тому своеобразному влиянию, какое обыкновенно оказывают на нас случайные совпадения событий, и потому, из-за предрасположенности к науке, смело допустил акаузальную последовательность на основании того эмпирического материала, который лежит в пределах вероятности. К сожалению, он не попытался выполнить количественную оценку повторяемости. Такое исследование наверняка поставило бы вопросы, на которые трудно найти ответ. Изучение отдельных случаев крайне полезно для общей ориентации в теме, однако лишь количественная оценка или статистическая методика сулят результаты при анализе совпадений.

Группировки или последовательности случайностей видятся нам – по крайней мере исходя из современного образа мышления – бессмысленными, этакими проявлениями вероятности, как правило, ничем не обоснованными. Однако происходят и события, «случайность» которых может быть поставлена под сомнение. Приведу всего один пример из множества, записанный мною 1 апреля 1949 года. «Сегодня пятница. На обед у нас рыба. Кто-то в разговоре со мной упомянул об обычае делать из кого-то «апрельскую рыбу» [94]. Тем же утром я занес в блокнот слова: Est homo totus medius piscis ab imo [95]. Днем моя бывшая пациентка, которую я не видел уже несколько месяцев, показала мне несколько замечательных картин с изображениями рыб; она нарисовала эти картины за то время, пока мы не виделись. Вечером мне предъявили вышивку (stickerei) с изображением рыбоподобных чудовищ. Утром 2 апреля другая пациентка, с которой я не встречался много лет, поведала мне свой сон: она стоит на берегу озера и видит большую рыбу, подплывшую прямиком к ней. Рыба выбросилась из воды к ее ногам. Сам я в эти дни занимался изучением символики рыб. Лишь один из упомянутых людей знал об этом».

Вполне естественно заподозрить здесь осмысленное совпадение, то есть акаузальную связь. Должен признаться, что эта цепочка событий произвела на меня немалое впечатление. Мне почудилось в ней какое-то нуминозное качество. В подобных обстоятельствах мы склонны говорить: «Это не может быть простой случайностью», даже не задумываясь, а что, собственно, имеется в виду. Каммерер, конечно, напомнил бы мне о своих «последовательностях». Впрочем, яркость впечатления не может служить доказательством того, что это не могло быть случайное совпадение. Безусловно, очень странно, что рыбы так и норовили меня окружить, что этот объект возникал рядом со мною минимум шесть