Твоя безумная «фанатка» - Ирина Муравская

— Так что всё же произошло?

— Ничего сверхнеобычного. Старое-доброе клише. Лучшая подруга и парень застуканы с поличным.

— Это я знаю. И это меня мало интересует. Я хочу знать, почему ты оказалась в больнице.

— Неудачно упала.

— Упала? — брови Бондарева грозно взметнулись вверх. — Всего лишь упала, да? Запуталась в каблуках?

— Не совсем… — как же нелегко давалась правда. Максим был единственным, кому она рассказала об этом. Остальные парни не знали подробностей. Даже мама не знала всего… — Мы тогда с Артёмом уже недели две как расстались. Он бесился, орал, извинялся, двери вышибал, когда я его не пускала. Короче, поехал кукушкой.

— Так сильно сожалел?

— Да я тебя умоляю. Нику он быстро отшил, или она его, уж не знаю, но остался он один. Вот и пытался меня вернуть. Не верил, как это на него, такого замечательного, можно дуться. Подумаешь, измена. Все изменяют.

— И ты встречалась с таким козлом?

— Он бы самым популярным на потоке. Красавчиком. А я глупая и влюблённая. Хотела тусить в крутых компаниях.

— Ладно. Пытался извиниться и…?

— Ну и как-то напился до голюнов на вечеринке у общих знакомых. Их предки свалили, вот те и замутили тусу на хате. Я тоже, дура, пошла, развеяться захотела. Да и позлить его, чего уж. Обида ведь гложила: думала, потанцую с левым чуваком, пускай поревнует, кулаки покусает. Дотанцевалась, дебилка. Он психанул, подстерёг меня у ванной, затолкал внутрь, опять начал заливать про люблю и скучаю. Я начала вырываться, он не отпускал. Слово за слово… Я влепила ему пощёчину, он взбесился и… — Матвей приподнялся на руках. Нелли чувствовала, как он напрягся. — И решил взять меня силой. Типа месть за моё безразличие и пляски непонятно с кем.

— И…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Кулаки у Бондарева сжались непроизвольно. Он уже догадался, что произошло дальше. Если бы этот г*ндон Артём сейчас был в зоне его досягаемости, он бы сломал ему шею, наплевав на последствия.

Пылаева отвернулась, пряча лицо в подушке. Не хотела, чтобы он видел его. От стыда хотелось провалиться сквозь землю и прикрыться бетонной плитой.

— И взял силой, — тихо ответила она.

— Он тебя изнасиловал?

Произнести вслух страшное слово оказалось слишком сложно. Проще было едва заметно кивнуть.

— Пока я сопротивлялась и умоляла его перестать, мы сшибли корзинку со всякой дребеденью. Там были ножницы… ну я его и пырнула вслепую. Вырвалась и в слезах помчалась из квартиры. Смутно помню тот момент. Помню только, как шарахались прохожие. Ножницы-то я не выпустила из рук. А они были в крови.

На душевное спокойствие тех прохожих Матвею было глубоко плевать.

— Ты написала заявление на эту тварь?

— Не успела. Успела только дойти до директора. А по дороге в ментовку Артём меня поймал. Начал слёзно извиняться, потом опять орать, угрожать, что его папаша меня уничтожит, так как я ему куда-то там в живот засадила. Был в парке через дорогу? Там мост ещё есть железный. Под ним овраг. В общем, мы сцепились, и я полетела в этот овраг. Итог: перелом бедра, сотрясение, операция, пластина, месяцы реабилитации. А этому мудаку хоть бы что. Швы свои снял и как новенький, — Пелька зашевелились, принимая сидячее положение. Ненависть, утихшая было за столько времени, разгорелась вновь. Этот трус ведь тогда сбежал. Испугался. Скорую вызвал какой-то оказавшийся рядом собачник. — Дело замяли, даже не начав разбирательств. У его папаши реально связи крутые оказались. Правда Артёма исключили, но папаня сыночка быстренько по контракту отправил служить. Чтоб скандал не разросся.

— Это… — Бондарев даже слов подобрать не мог. Дикость. Пи*дец. Какой-то полный треш. Ох, как он хотел бы встретиться с этой скотиной. Как бы хотел.

— Я знаю, — его поняли и без слов. — Так что вот так, — грустно пожала плечами она. — Тайны нет, но говорить об этом лишний раз не хочется.

— Ещё бы.

— Правда нашлось в том дерьме и хорошее. Быстро отсеялись липовые «друзья». Все эти компании и дружбаны, которыми я так гордилась, моментально забыли о моём существовании. Где я? Почему пропала? Что случилось? Всем было класть. Ну а мне теперь класть на них… Кроме Кота, — поправила саму себя Нелли, подумав. — Он единственный писал, интересовался моими делами, рассказывал последние новости. А ведь в Академии мы практически не общались. Я всегда избегала таких вот под "мухой". Опасалась, что они могут быть неадекватными, — истеричный смешок вырвался из неё непроизвольно. — Забавно, как торчок может оказаться человечнее других. Бросил бы эту дрянь и вообще отличный парень был. А то ведь угробит себя, — Пылаева с отвращением ковырнула шрам. — Скоро надо решать: вытаскивать пластину или оставлять. Потом закрою это уродство татуировкой.

— А я вот не вижу нигде уродства, — Матвей лёг так, что теперь её искалеченная нога оказалась в его объятии. Контрольный поцелуй приятно согрел бедро. — И закрывать ничего не надо.

Его благодарно погладили по кудрявой голове, умиротворенно улёгшейся у неё между ног без каких-либо намёков на скабрезные помыслы. Какое-то время они так сидели в молчании. Один переваривал услышанное, другая думала.

— Я чистая, если что, — сказала вдруг она.

На неё вопросительно вскинули голову.

— Не понял.

— Ну… после того раза. Я проверялась. Он, к счастью, ничего на память мне не оставил. Хотя и забывать-то о себе не даёт.

— То есть?

— Звонит периодически. Раскаивается. Ноет, как ему жаль.

— А ты?

— Смеюсь в трубку безумным смехом и отключаюсь. Считай меня больной, но я получаю от этого моральное удовлетворение. Ради этого даже номер не меняю.

— Ты не больная. Но с явным прибабахом.

— Будем считать, что это посттравматическое расстройство.

— А на самом деле?

— А на самом деле я с детства еб*нько.

Матвей не сдержал улыбки.

— Но теперь ведь моя еб*нько? — он потянулся к ней за поцелуем.

— Ага. До ближайшей бытовой травмы… — всего один поцелуй, а Пылаева уже таяла. Чёрт, она ведь всегда была такой: могла долго держаться, крутить хвостом, смотреть свысока, а потом влюблялась до беспамятства, превращаясь в овощ. Она и забыла, каково это. — Разбитой головы… — ещё один поцелуй. — Гипса, — ещё. — А потом ты меня пошлёшь… — и ещё, но уже более долгий и манящий.