В тихом омуте - Пола Хокинс

От Милл-Хаус до заводи около двух километров, так что добиралась я довольно долго. Я и в лучшие времена не отличалась прытью, но в темноте, да еще в таком состоянии наверняка двигалась еще медленнее. Так что ты вряд ли шла за мной. Но, в конце концов, успела вовремя.

Я уже была в воде. Я помню холод вокруг лодыжек, потом вокруг колен и постепенное погружение во тьму. Холод прошел, тело горело, я в воде уже по горло, и меня никто не мог увидеть. Я скрылась от всех, исчезла и уже не занимала много места, уже вообще не занимала места.

Меня обожгло жаром, который стал остывать, и вернулся холод, но он ощущался уже не кожей, а плотью и костями, которые наливались тяжестью, словно свинцом. Я устала, идти до берега было далеко, и я сомневалась, что смогу до него добраться. Дно под ногами исчезло, и я несколько раз попыталась его нащупать, но не смогла, и тогда я решила просто ненадолго отдаться движению воды, безмятежная и невидимая всему миру.

Вода окружала меня, мое лицо, все тело, и иногда я чувствовала мягкие прикосновения, будто касалась женских волос. Вдруг в груди что-то взорвалось, и я инстинктивно открыла рот, куда тут же хлынула вода. Издалека донесся женский крик. Ты рассказывала, что иногда ночью можно услышать мольбу Либби. Кто-то схватил меня за бок, а затем резко и неожиданно дернул за волосы и потянул вниз. Не тонут только ведьмы.

Конечно, это была никакая не Либби, а ты, и ты на меня орала. Держала мою голову под водой. Я отбивалась изо всех сил. Ты топила меня или вытаскивала? Ты цеплялась за мою одежду и кожу, оставляя у меня на шее и руках такие же царапины, какие Робби оставил на моих ногах.

Наконец мы оказались на берегу, я стояла на коленях, пытаясь отдышаться, а ты продолжала кричать на меня:

– Тупая толстая дура! Ты чего творишь?! Что удумала?!

Ты упала на колени, обняла меня, почувствовала запах алкоголя и снова начала вопить:

– Джулия, тебе всего тринадцать лет! Ты не можешь пить, не можешь… Что ты сделала? – Твои тонкие пальцы впились мне в руку, и ты меня сильно встряхнула. – Зачем ты это делаешь? Зачем?! Досадить мне? Чтобы мама с папой на меня разозлились? Господи, Джулия, что я тебе сделала?!

Ты отвела меня домой, затащила наверх и наполнила ванну горячей водой. Я не хотела в нее лезть, но ты стянула с меня одежду и запихнула силой. Даже оказавшись в горячей ванне, я не могла унять дрожь. И не могла лечь в воду. Я сидела, скорчившись, чувствуя, как мешает живот, а ты поливала сверху горячей водой и растирала мне кожу.

– Господи, Джулия, ты же маленькая девочка. Тебе не следует… не следовало…

Ты не находила слов. Потом вытерла мне лицо полотенцем. И улыбнулась. Старалась быть доброй.

– Все хорошо. Все хорошо, Джулия. Все в порядке. Извини, что я на тебя кричала. И мне жаль, что он тебя обидел. Правда, жаль. Но чего ты ждала, Джулия? На что рассчитывала?

Я позволила тебе меня вымыть. Твои руки были намного мягче, чем в заводи. Меня удивило, что ты отнеслась к этому так спокойно. Я думала, ты будешь продолжать злиться. Не на меня, а за меня. Наверное, я слишком остро на все реагировала, а может, ты просто не дала себе труда серьезно об этом подумать.

Ты заставила меня поклясться, что я не расскажу родителям о случившемся.

– Обещай мне, Джулия. Ты никогда им не скажешь, никому не скажешь об этом. Хорошо? Мы не можем об этом рассказывать, понимаешь? Потому что… Потому что у всех будут большие неприятности. Если мы не расскажем, то как будто ничего этого и не было. Ничего не случилось. Хорошо? Ничего не было. Обещай мне, Джулия, что ты никогда никому не расскажешь.

Я сдержала свое обещание. А ты нет.

2015

Хелен

По дороге в магазин Хелен увидела Джоша Уиттакера на велосипеде. Он был мокрым до нитки и весь в грязи. Она притормозила и опустила окно.

– С тобой все в порядке? – крикнула она, в ответ он махнул рукой и оскалил зубы, что она расценила как неуклюжую попытку изобразить улыбку.

Она медленно поехала вперед, наблюдая за ним в зеркало заднего вида. Он ехал, виляя, то и дело привставая на педалях, чтобы оглянуться.

Он всегда был немного странным, а недавняя трагедия совсем выбила его из колеи. После смерти Кэти Патрик пару раз брал его с собой на рыбалку, чтобы у Луизы и Алека была возможность побыть одним. Они провели на реке несколько часов, и, по словам Патрика, мальчик почти все время молчал.

– Им надо увезти его отсюда, – сказал ей Патрик. – Им надо уехать.

– Но ты же остался, – тихо возразила она, и он кивнул:

– Я – другое дело. Я должен был остаться. У меня были обязательства.

После выхода на пенсию он остался ради них – ради нее и Шона. Не ради них, а чтобы жить рядом с ними, потому что для него существовали только они, дом и река. Но его время подходило к концу. Никто не говорил, потому что в их семье это было не принято, но со здоровьем у Патрика появились проблемы.

Хелен слышала, как он кашлял ночью и никак не мог остановиться, и видела, с каким трудом давалось ему каждое движение по утрам. Хуже всего было то, что она знала: его проблема не только в физических недугах. Всю жизнь он отличался отменной памятью, а теперь стал забывать простые вещи. Он брал ее машину и забывал, где ее оставил, или возвращал набитой разным хламом, как случилось на днях. Мусор, который он нашел? Отобранные безделушки? Трофеи? Она не спрашивала и не хотела знать. Она за него боялась.

Если быть честной, она боялась и за себя. В последнее время она не находила себе места, стала несобранной и рассеянной. Иногда ей казалось, что она сходит с ума. Теряет контроль.

На нее это было не похоже. Хелен отличалась практичностью, благоразумием и решительностью. Прежде чем что-то предпринять, она все тщательно обдумывала. «С мужским умом», – как нередко говорил ее свекор. Но в последнее время она была сама не своя. События этого года выбили ее из колеи. И теперь она сомневалась в том, что прежде ей бы и в голову не пришло ставить под сомнение: в своем браке, в семейной жизни, в своей профессиональной компетентности.

Все началось с Шона. Сначала с подозрений, а потом – не без помощи Патрика – ужасных подтверждений. Прошлой осенью она обнаружила, что ее муж – верный, надежный, с твердыми моральными принципами – оказался совсем не тем, за кого она его принимала. Для нее это стало настоящим ударом. Все ее благоразумие и решительность куда-то делись. Что она должна была сделать? Бросить дом и свои обязанности? Поставить ему ультиматум? Плакать и потакать? Или наказать? Если да, то как? Порезать его любимые рубашки, сломать удочки, сжечь во дворе его книги?

Все это казалось бессмысленным, безрассудным или просто смешным, и она обратилась к Патрику за советом. Он убедил ее остаться. Он заверил, что Шон образумится, что сожалеет о своей измене и сделает все, чтобы заслужить ее прощение.

«А пока, – предложил он, – может, тебе стоит занять свободную спальню здесь? Шон все поймет правильно – мы оба поймем. У тебя освободится немного времени для себя, а ему, я уверен, пойдет на пользу почувствовать, что он может потерять».