Браслет из города ацтеков - Екатерина Лесина

Однако меня удивило отнюдь не это, но то, что у воинов на всех картинах были головы ягуаров.

И тут тяжкий гул разнесся по залу, а стены раздвинулись, пропуская существ, которые показались мне невиданными. Вспыхнуло пламя на камне, освещая стены и потолок, по которым неслись не то звери, не то люди.

Они же окружили нас. И только когда подошли совсем близко, то увидел я, что это все-таки люди. Сходство с чудовищами им придавали шкуры ягуаров, выделанные весьма умело. Морды зверей возлежали на головах и крепились обручами, как и длинные лапы, превращенные в подобие рукавов. Глаза зверей были сделаны из желтого камня, который привозят с моря, а клыки и когти – из обсидиана.

Воины были равны и статью, и облачением, и лишь когда один выступил вперед, я увидел, что руки его обхватывают широкие браслеты.

– Ицкоатль, – сказал он. – Ты снова пришел.

– Я привел тебе нового воина, Чимальпопока, – ответил мой учитель. – Он юн, но уже отмечен богами.

– Тебе ли судить о том, чего хотят боги?

Я думал, что Ицкоатль разгневается на подобную дерзость, ибо кем бы ни был говоривший, ему следовало бы оставаться учтивым. Однако же Ицкоатль поклонился до самой земли и мягко произнес:

– Я понимаю твой гнев, Гремящий щит, и прошу извинить меня за то, что я нарушил данное единожды слово. В твоей воле потребовать любую цену, хоть бы и жизнь мою, однако молю выслушать меня. Ибо этот юноша – истинный Ягуар, чему было дано подтверждение.

– И я, и братья слушаем тебя.

Голос говорившего по-прежнему был холоден, а я испугался, что из-за меня, ничтожного, Ицкоатль погибнет. Ведь история, случившаяся столь давно, уже успела поблекнуть. Теперь все это казалось если не вымыслом, то чудесным сном. А сны, как я говорил, приходили ко мне всегда.

Но когда Ицкоатль заговорил, все вновь воскресло в памяти. Как будто наяву увидел я себя, беспомощного и израненного. Кровь напоила землю, и земля пригасила жар тела. Дождь лился в раскрытые губы мои, воскрешая и придавая силы. И желтоглазый зверь терпеливо умывал беззащитного человека.

– Так ли это было? – обратился ко мне воин, когда Ицкоатль замолк.

– Так было.

– Сними одежду.

Я подчинился и остался недвижим, когда двое людей из свиты Гремящего щита приблизились и принялись пристально изучать шрамы. Удовлетворившись осмотром, они отошли и подали предводителю тайный знак, он же кивнул и обратился к Ицкоатлю.

– Ты правильно сделал, что пришел сюда. Чего ты хочешь взамен?

– Будь добр к этому мальчику, – ответил Ицкоатль. – Мои сны говорят, что все в мире переменится. Уходят ягуары, и умирает Теночтитлан. Кровь льется по улицам его, но не во славу богов. Они сами тонут в этой крови…

Воины зашумели, но Гремящий щит поднял руку, приказывая замолчать.

– Ты видишь это?

– Да. Я молю, чтобы мои глаза потеряли способность видеть, но раз за разом… смерть придет в наши дома. И будет она такова, что я не нахожу слов, годных для описания. Люди и боги сразятся, и одни одолеют других, но не храбростью, а ложью.

Теперь я понимаю, что желал сказать мой учитель, передавая меня в руки учителя иного. Он говорил о вас, пришедших с другого края моря. Он первый увидел, сколь лживы белые паруса, пусть даже вы не мыслили еще о том, чтобы ловить ими ветер.

Тот разговор продолжился, поскольку Гремящий щит, став любезным, пригласил Ицкоатля разделить трапезу и остановиться в доме Ягуара. И Обсидиановый змей принял приглашение.

Много позже узнал я, что эти два воина были близки, точно братья, однако и братьям случалось разделяться. Мне так и не удалось узнать истинную причину ссоры, однако я видел, что Чимальпопока сожалеет о прошлом. Однажды он обмолвился, что боги ниспослали его брату испытание, каковое тот выдержал. Но испытание, чем бы оно ни было, сломило дух воина. Гремящий щит не стал чинить препятствий, когда Ицкоатль возжелал покинуть дом Ягуара. Единственно, ему было запрещено возвращаться, и Обсидиановый змей держал данное слово.

В доме Ягуара я и провел многие годы, и Чимальпопока учил меня всему, что знал сам. Не скажу, что время то было для меня легким, часто бывало так, что, обессиленный, лежал я и клял тот час, когда вздумалось мне стать воином, а Ицкоатлю – привести меня в дом Ягуара. И когда становилось совсем тяжко, во снах моих появлялся ягуар, тот самый, что некогда спас меня. Он подходил, ложился рядом и вылизывал свежие раны, а поутру случалось так, что боль проходила. Тело же впитывало знание, подобно тому как земля впитывает благодатную влагу. И отвечало, рождая не маис, но умения.

Вторым моим учителем была война. Мы часто покидали Теночтитлан по зову Монтесумы. У меня было вдосталь возможностей отличиться. Я убивал. Я захватывал пленных, которых приносили в жертву, славя богов и мое умение. И однажды Чимальпопока подарил мне щит, шкуру ягуара и вот эту золотую пластину. Видишь, на ней изображен зверь, который есть символ нашего дома.

И мне, Алонсо, было дозволено прикоснуться к золотой пластине, которую Ягуар носил на толстом кожаном шнурке. Пластина эта была толщиной с полпальца и поверхность имела разукрашенную с одной стороны рисунком, с другой – письменами. Я не мог не отметить великого умения мастера, сотворившего сей знак. Тлауликоли же, коснувшись пластины, впал в задумчивость. Видимо, он тосковал по ушедшим временами, и мне, Алонсо, была понятна эта тоска. Пусть не война живет в моей памяти, но благословенная тишина монастырского скриптория, сладостные голоса молодых братьев, славящих Господа, плывущий над миром рассвет и покой сердечный, какового более не испытать.

Вась-Вася не брал трубку. Дашка звонила и звонила, слушала гудки, злилась и нажимала на «отбой», мучилась и, сдавшись, вновь набирала номер.

А потом в новостях показали парня. Точнее, саму картинку Дашка не засекла, поскольку по давней привычке сидела к телевизору спиной и не особо вслушивалась в бормотание диктора. Но на «убийство, совершенное с особой жестокостью» среагировала. Она обернулась и увидела широкоплечего парня в сером свитере и оранжевом дутом жилете. Парень говорил в микрофон и косился влево, и камера съехала по ниточке взгляда, выхватив раскоряченное дерево, черный камень и людей, у всего этого копошащихся.

Дашкино коварное нутро колыхнулось, выталкивая выпитый кофе и съеденную колбасу. Вязкая слюна слепила зубы, и Дашка с тоской подумала, что Тынин, гад этакий, опять угадал.

А если угадал раз, то угадает и два.

Три, четыре, пять…

Вышел месяц из тумана. Вынул ножик из кармана…

Дашка, схватившись за пульт, принялась перелистывать каналы. Менялись люди, а картинка оставалась прежней, размытой и непонятной. И Вась-Вася не торопился отвечать на звонки.