Бессонница - Евгений Рудашевский

– А зачем читателю просто читать историю? – спросил Мэт.

– Чтобы увидеть мир другими глазами, узнать, что есть люди, которые живут иначе, почувствовать их боль, их радость. Не знаю… Наверное, как-то так.

– Это как с твоей зарисовкой по Гогену?

– Да, наверное.

– Понятно…

Мы наконец собрались. Кровать оставили в беспорядке – с разбросанными упаковками, с прилипшими к одеялу желейными конфетами. Первое время, отъехав от мотеля, только об этом и говорили, представляли реакцию хозяина – что он скажет, когда увидит весь этот кавардак, и нам было весело, а потом Крис свернула на указанную Якобом дорогу NN, и мы добрались до амишских домиков. Карта оказалась точной.

– Не надо, – Эшли увидела, что я достал сигарету.

Помедлив, я кивнул. Она была права.

Мы стояли на обочине и не знали, можно ли вот так, без спроса, пройти во двор. Ни забора, ни калитки не было, но из высоких, доходивших мне до пояса сугробов получилась естественная ограда, в которой зиял укреплённый досками и утрамбованный проход.

Одноэтажный деревянный дом с длинной верандой и пристройками. Ни спутниковых тарелок, ни электрических проводов, а возле сарая – чёрная повозка, совсем как на фотографиях, которые я видел в интернете. Настоящая крытая повозка амишей, которой они пользовались вместо машин. Других домов поблизости не было, только пустая дорога и хвойный лес.

В тишине было хорошо слышно, как на снегу переминается Крис. Ей было холодно в лосинах, юбка не спасала. Впрочем, нам всем было холодно.

Первым в проход вошёл Мэт. Мы пошли следом.

Пройдя вглубь расчищенного двора, я увидел, что на веранде стоят две женщины. Одна – ещё совсем молодая, другая – лет шестидесяти. Одеты одинаково: белый чепчик, чёрная накидка с укороченными полами, из-под которой виднелись белая рубашка с кружевным воротом и длинная, до самых щиколоток, чёрная юбка, чёрные башмаки.

Мэт уверенно поздоровался с женщинами. Они не ответили. Стояли неподвижно.

– Добро пожаловать.

Голос раздался из затенённой глубины веранды. Там кто-то сидел в кресле-качалке, я поначалу даже не заметил его. Это был Якоб. Автобус всё-таки отменили из-за непогоды, и Якоб вернулся домой. Правда, я думал, что мы пришли в дом его отца, но сейчас это не имело значения.

– Проходите, что же вы встали?

Якоб поднялся с кресла. Вышел на свет. Голос его звучал приветливо, но улыбки на лице не было. Женщины по-прежнему не шевелились. И лишь когда Мэт смело зашагал вперёд, они отошли в сторону, чтобы пропустить его к двери.

Якоб впустил нас в дом. Могло показаться, что всё складывается как нельзя лучше, но я сразу понял, что нам здесь не рады, и почувствовал себя неловко.

Мы оказались в просторной прихожей, из которой сразу, без стен и каких-либо ограждений, начинались кухня и спальня. Дом был обставлен просто. Стоя на пороге, мы с интересом осматривались, а вглубь дома нас никто не приглашал. Якоб первым делом принёс нам два табурета – поставил их возле двери, будто обозначая границу, за которую нам не следует заходить. Эшли и Крис сели.

Деревянные столы, стулья. Чёрная жестяная печка с чёрным изогнутым дымоходом, две железные кровати, заправленные серыми покрывалами. Широкие шкафы с посудой, в дальнем углу – два деревянных сундука и две деревянные двери, обитые чем-то вроде потемневшего дерматина. Ни книг, ни ковров, ни каких-либо украшений, если не считать маятниковых часов и пёстрого настенного календаря. Широкие желтоватые доски пола казались старыми, а в доме пахло дымом, тёплым деревом и чем-то ещё, напоминавшим не то стиральный порошок, не то лимонную газировку.

Пока мы осматривались, удивляясь тому, что в доме всё стоит открытое, будто нарочно выложенное для обзора, с веранды вернулась одна из женщин. Старушка. Мы вновь с ней поздоровались. Она и в этот раз нам не ответила. Просто прошла мимо, сняла накидку и занялась кастрюлями – стала выставлять их на печь.

Якоб был в неизменном костюме, только снял шляпу, показав короткие чёрные волосы и лысину на макушке. Он сел в кресло, заправленное тёмным покрывалом, и, покачиваясь, с едва различимой улыбкой следил за тем, как перешёптываются Эшли и Крис.

На мгновение дверь за нашими спинами распахнулась и на пороге показался мальчик. Ему было лет десять, не больше. Мальчик был одет точно в такой же костюм, как и Якоб, как и все остальные амиши. Увидев нас, он явно испугался, бросил обеспокоенный взгляд на старушку и поспешил вернуться на веранду. Когда дверь закрылась, а закрывалась она плотно, на войлочную прокладку, Якоб призвал нас не терять времени и задавать ему вопросы, с которыми мы пришли.

Всё складывалось не совсем так, как я рассчитывал; впрочем, я бы и не смог сказать наверняка, чего именно ожидал. Честно говоря, я сомневался, что нас вообще впустят, так что случившееся вполне можно считать успехом, но всё сложилось как-то глупо: мы долго молчали, и я уже подумывал, что лучше вообще уйти, но Мэт неожиданно стал говорить о том, с каким интересом мы читали об амишах и как решили непременно узнать их, «то есть ваш», образ жизни. В общем, он повторил всё, что мы уже дважды сказали Якобу в супермаркете, а потом перешёл к конкретным вопросам.

Я поглядывал на старушку, которая теперь взяла короткую метёлку и начала вышаркивать пол возле печки, слушал Якоба и удивлялся тому, что он теперь совсем не улыбается, говорит серьёзно, совсем не просовывает кончик языка между зубами, а сам тем временем думал о мальчике – о том, каково ему живётся в этом чёрном костюме, который с детства ждал его, готовый, у кроватки.

– Мы живём так, как жил Иисус. Всё, что придумали после него, человеку не нужно и ведёт ложной дорогой. Нужно быть ближе ко Христу, а цивилизация уводит в сторону от Спасителя. Когда он придёт, мы будем первыми из тех, кто к нему обратится.

«Опять религия… Слишком много религии».

– Иисус был плотником, он не летал на самолётах, не пользовался электричеством.

«И все они верят в то, что делают. Их не пугает прямой путь – такой, что сразу, от самого рождения, виден насквозь. Виден и понятен».

– Да, мы пользуемся автобусами, но только если нужно ехать куда-то далеко. Нет, почему же. Мой брат живёт в Миссури, так что на повозке было бы долго, а зимой – затруднительно. Так что ничего страшного.

«А ведь для него это звучит логично. Он верит в это. Точнее, кто-то за него решил, что это логично. Тот, кто носил его костюм раньше. Его дед. Прадед. Пращур. Тот, кто вообще всё это придумал».

– У нас свои школы, свои магазины. Мы ничего не имеем против english, но у них свой путь. Они погрязли в грехе, и это их выбор. Ну почему же? Мы не хотим никого к себе зазывать. Мы готовимся к возвращению Христа, и всё. Нам не нужны новые люди. Нет, вы не понимаете. Мы не принуждаем своих детей. У них тоже есть выбор. У всех есть выбор. Да, живут, но потом… Нет, никто их не запирает. Когда им исполняется восемнадцать, мы их везём в город – они должны сами увидеть, что такое грех и как он разлагает людей. Если кто-то из них прельстится такой жизнью – что ж, мы никого не держим. Если в душе зародилось сомнение, в ней не остаётся места для любви ко Христу. Нет, мы им не помогаем. Сами выбрали такой путь, сами пробиваются. Да, бывает, что уходят. Нет, со стороны мы никого не берём. Хотя бывает и так, что кто-нибудь женится на горожанке и живут потом у нас, но это редко.