Любимец зрителей - Буало-Нарсежак

Она рылась в сумочке, отыскивая ключи, и, пожимая плечами, проследовала перед носом у Шавана.

— Твоими выяснениями я сыта по горло. Ты хоть знаешь, который час?

Доминик открыла дверь. Шаван удержал ее за руку.

— Позволь мне зайти, — взмолился он.

Она выдернула руку.

— Чтобы ты еще говорил мне о своей женушке? — вскричала она. — Хватит! Я уже наслушалась до одури. Я не виновата, что она тебя бросила. Поезжай к ней — ведь у тебя проезд бесплатный.

Доминик со смехом оттолкнула его. Не дав двери захлопнуться, он протиснулся следом.

— Ты выслушаешь меня!

— И не подумаю! Если ты не выйдешь, я закричу!

И тут пальцы Шавана непроизвольно сжали горло Доминик.

— Давай кричи. Кричи! Кричи, кто же тебе не велит, кричи, сука!

Вторая рука поднялась на подмогу первой. Пальцы впивались в ее хрупкую плоть. Они походили на животных, которые перестали узнавать голос своего хозяина.

— Это ты убила ее… Ты!

Шаван бился в конвульсиях, а Доминик давно уже перестала отбиваться, когда его мышцы, одна за другой, ослабли. Пальцы разжались последними, и Доминик рухнула на пол. Он включил свет в прихожей, поискал носовой платок, чтобы вытереть глаза, ослепленные потом. Затем опустился на колени возле трупа и перевернул его на спину.

«Я задушил ее, — думал он. — Это произошло само собой. Выходит, это проще простого!» Им овладела безмерная усталость. Он сел на палас и долго сидел неподвижно, будучи не в состоянии шевельнуться. Мало-помалу он осознавал, какая сложилась ситуация. Поднимать на ноги полицию необходимости нет. Двоюродная сестра Доминик, забеспокоившись, предпримет все необходимое. Никто не удивится. Проститутка, убитая случайным клиентом, — в этом нет ничего из ряда вон выходящего. При условии, если подработать декорацию. Шаван поднялся на ноги и налил себе две порции водки с водой. Он выпил одну, оставил оба стакана на столе, стерев следы своих пальцев. Потом высыпал содержимое сумочки на пол и разбросал. Вот! Кто-то задушил Доминик, но это был не он.

Ни малейших угрызений совести. Напротив, неизведанный душевный покой. Как если бы он выполнил дело бесконечно трудное, но необходимое. Выключив свет, он бесшумно запер дверь и вышел из дому, не встретив на своем пути ни души.

Когда Шаван явился домой, Людовик уже ушел.

— Мсье Людовик ждал вас до одиннадцати, — сообщила ему сиделка. — Он оставил вам записку.

«Извини, что я тебя не дождался, — прочел Шаван, — но я забыл дома папаверин. Зайду завтра утром. Не беспокойся. Все нормально».

Шаван прошел в спальню. Люсьена лежала тут, как неодушевленный предмет. Он остановился в изножье кровати. «Лейла умерла», — чуть слышно сказал он, словно она могла его услышать и порадоваться. Облокотившись на медную трубку кровати, он замечтался. Долгая погоня наконец закончилась. Отныне ему не светит ничего, кроме этого немого тет-а-тет, более содержательного, нежели любой диалог. Вконец изможденный, Шаван был уже не в силах сделать и шагу, чтобы пойти и лечь спать. Он смотрел на Люсьену. Он больше никогда не устанет смотреть на нее. Голова его закачалась, и он отдал себе отчет в том, что теряет сознание. Едва успев опуститься в кресло, он уже спал.

На следующее утро его разбудил Людовик.

_____

В каком-то оцепенении Шаван снова включился в рутину повседневной жизни. Метро, «Мистраль», суета на работе. Все поплыло одно за другим, и он утратил ощущение времени. Ему больше не хотелось всматриваться в прошлое Люсьены. Достаточно и того, что она здесь. В какой-то момент он, конечно, интересовался тем, что газеты прозвали «делом Луазлер», но так, как будто речь шла о чем-то, не имевшем к нему никакого отношения. Полиция, поднятая на ноги звонком двоюродной сестры, обнаружила труп Доминик, но не знала, по какому следу идти. Было начато следствие, допрашивали подозреваемых. Но о ее обширных связях с мужчинами ничего не было известно, да и усердие полицейских оставляло желать лучшего. Одна вечерняя газета опубликовала довольно пространную статью — Шаван пробежал ее в Ницце, — где высказывалось такое предположение: преступление совершено случайным клиентом жертвы, возможно с целью ограбления, поскольку ее сумочку распотрошили. Поиски убийцы, несомненно, дело затяжное.

Шаван не чувствовал никакой угрозы. Разумеется, его, наряду с прочими мужчинами, видели в обществе Доминик, но в таких местах, где не принято лезть в чужие дела. К тому же никто не знал его имени. Да и какое значение это имело! Он уже не испытывал ни гнева, ни ревности — никакого сильного чувства. Он, в свою очередь, как бы впал в кому, которая притупляла его мысли, смягчала воспоминания. Он больше не задавался вопросом: «А что теперь?» — а жил по инерции, довольный, когда уезжал, и более того — счастливый по возвращении. Он и слушать не желал, что Люсьена обречена. Важно было иметь ее в своем распоряжении, воспользоваться неизменностью присутствия этого тела, возможно и без души, но зато оно больше не могло от него ускользнуть. Сразу по прибытии в Ниццу он звонил Людовику.

— Что ты хочешь от меня услышать? — теряя терпение, отвечал тот. — Все по-прежнему. Пора бы тебе привыкнуть.

Сойдя с поезда в Париже, он торопился скорее попасть домой.

— Ну как она провела эти два дня?

Людовик и медсестра переглядывались. Шаван проходил в спальню, склонялся над Люсьеной. Никогда, чтобы ее поцеловать. Просто чтобы увидеть ее вблизи, изучить морщины, которые вокруг рта и крыльев носа все больше походили на трещины, как если бы ткань лица медленно трансформировалась во что-то вроде глины. Случалось, он брал ее руку. И бормотал: «Останься!» — как человек, разговаривающий во сне.

— Как это неблагоразумно с твоей стороны, — выговаривал ему Людовик. — Помнится, ты уделял ей гораздо меньше внимания.

— Но сейчас она нуждается во мне, — сухо парировал Шаван.

У него вошло в привычку привозить из Ниццы гвоздику, розу и класть на подушку.

— Это негигиенично, — протестовала медсестра.

— Зато мне приятно… И ей тоже, я уверен.

_____

Дни начали удлиняться. Вечер долго алел над Беррским заливом. Под Авиньоном они проехали первое грушевое дерево в цвету, и Шаван, застыв посередине прохода с кофейником в руке, провожал его глазами, пока оно не исчезло из виду. В тот же вечер он узнал новость: убийцу Доминик наконец-то арестовали. Этот бармен, работавший на авеню Ваграм, уже признался в убийстве двух проституток и не замедлит признать себя виновным и в смерти Доминик Луазлер.

«Пусть себе выкручивается, как знает», — подумал Шаван. Но целую неделю был сильно озабочен — настолько, что его тянуло послать в полицию анонимку, снимающую вину с этого парня. Он отказался от этой затеи, так как мало-помалу при воспоминании о Доминик он вспоминал Лейлу, а Лейла была Люсьеной, и он силился отвергать такое непристойное сближение, напоминавшее ему о его собственном блуде. И тогда начинался его возврат к Лейле и Доминик, создавая у него впечатление, что он бесконечно кружится в беличьем колесе, отчего у него обрывалось сердце. Пусть себе!.. Он смолчит.