Песочные часы Невидимки - Инна Балтийская

От чая мы отказались, и Маша решила брать быка за рога:

– Евдокия Афанасьевна, мы из прокуратуры. Вы писали заявление о пропаже вашей дочери. Скажите, где она сейчас?

Старуха дернулась, как от удара током. Ее спина выпрямилась, выцветшие глаза потемнели, губы затряслись.

– Зачем вам эта мерзавка?!

– Она жива?! – Маша от удивления растерялась, и я перехватила нить беседы:

– Вы знаете, где она сейчас?

– Не знаю и знать не хочу! – отрезала эта фурия. – Она сама выбрала свою судьбу. Значит, зря я ее берегла! Зря пылинки с нее сдувала, работала сутками, по две смены, по три… Я убивалась на работе, чтобы она училась. Училась чтобы, будь она проклята! Она даже посуду дома не мыла. Ей надо было лишь читать умные книжки! Ей надо было лишь закончить институт! Она меня предала, все было зря…

Старуха уже билась в истерике. Голос ее стал визгливым, руки затряслись, глаза сощурились и смотрели на меня с такой ненавистью, что мне стало страшно: вот возьмет эта чокнутая старуха – и задушит меня голыми руками. И Маша мне не поможет. Хорошо, что мы от чая отказались, а то напились бы крысиного яду…

Я резко поднялась, сделала Маше знак рукой, и мы попятились к входной двери. Но, дойдя почти до порога, я все же решила уточнить:

– Так она просто не хочет к вам возвращаться?

– Мне об этом сказали ваши сотрудники. – Истерический приступ, похоже, прошел. Старуха опять сгорбилась и тяжело оперлась плечом о дверной косяк. Ее голос вновь звучал глухо, как в самом начале беседы. – Я думала, с ней что-то случилось. Но мне сказали, что она от меня ушла. Сама! Добровольно! Лучше бы она умерла!

– Но вы ее не видели, не слышали ее голос, не получали от нее писем? Вы ее не видели с тех самых пор, когда она пропала? – Маша наконец пришла в себя и с ужасом смотрела на старуху.

– Не видела, – как приговор, прозвучал глухой старческий голос. – И никогда больше не увижу. Я ее прокляла!

На улицу мы с Машей вышли в состоянии полного отупения. Честно признаюсь, больше всего в этот момент мне хотелось напиться. Всерьез, до потери пульса и утраты памяти. Но через час надо было ехать на квартиру к психологу. За последние два часа мы звонили ему раз двадцать, но по-прежнему никто не отвечал. Придется ломать дверь…

Обнявшись и слегка пошатываясь, мы с Машей побрели по улице. Прохожие косились на нас, кто с сочувствием, кто с откровенным презрением. «Надо же, такие молодые, и уже пьянчужки», – со скрытым удовлетворением пробормотала семенившая в другую сторону бабка. Маша остановилась настолько резко, что я с трудом удержалась на ногах:

– Это она, я уверена. Она же псих, полный псих!

– Думаешь, она убила свою собственную дочь?! – не сразу врубилась я. – Зачем?

– Возможно, девушке действительно помог тренинг. Окончив курсы, она набралась смелости и заявила матери, что переходит учиться в другой вуз. Или что просто бросает учебу. И безумная старуха решила: всё, дочки у неё больше нет. И в состоянии аффекта чем-то её ударила, сковородкой или ножом. Насмерть!

– А остальные девушки? А их матери? – на мой взгляд, в состоянии аффекта сейчас находилась как раз Маша. А для матери Липы ненависть к людям была привычной, как домашние тапочки.

– Матери студентов-медичек? Они потратили столько сил, чтоб их дочки стали врачами. И дочки их не предали, не бросили учебу. А кто-то им так или иначе обломал кайф. В универе убивали девушек, в медицинском – матерей, чтобы они не могли больше радоваться за своих дочерей. Мать Липы могла это сделать по принципу: «Пусть всем будет так же плохо, как и мне!»

– Я поняла твою мысль, – вздохнула я. – Она убила свою дочку, затем девочек-абитуриенток с филфака, двух своих ровесниц из мединститута, а затем еще и будущего юриста – Олесю. Ты сама-то в это веришь?

– Нет?.. – Маша потихоньку приходила в себя. – Не она?..

– Маш, дай ей волю, она, может, все человечество истребила бы. Но ни девушки, ни их матери, ни, тем более, Олеся не вышли бы с ней из здания вуза. Скорее, увидев ее, они сразу бросились бы наутек. Я уж не говорю о машине, на которой девушек куда-то увозили, и о том, что трупы долго держали в каком-то месте – и это явно не квартира этой дамы.

– Да, наверное. – Маша покивала и крепче сжала мою руку. – Ладно, поехали к нашему ученому товарищу.

Для очистки совести я снова позвонила психологу – и на мобильный, и на домашний телефоны. Первый был по-прежнему отключен, второй выдавал длинные гудки. К подъезду мы приехали за полчаса до прибытия опергруппы и грустно мерзли в подъезде, пытаясь отогнать жуткое видение – старуха, предающая анафеме единственную дочь, давно погибшую от руки маньяка.

Наконец, подъехали наши: Оскар, толстый местный участковый и Серега с Федором. Спокойно, как-то даже буднично все подошли к запертой двери, позвонили, а Серега для очистки совести даже постучал по ней ногой. Затем Оскар достал небольшой ломик, и через несколько минут дверь была безжалостно взломана. Как ни в чем не бывало мы вошли в темную прихожую. Велев нам ни к чему не притрагиваться, Оскар посветил по сторонам фонариком, затем зажег в прихожей свет, прошел в гостиную… Покрутился там немного, вышел, заглянул в кухню и в ванную комнату. Не знаю, что он рассчитывал там найти – я лично ожидала увидеть бездыханный труп психолога с удавкой на шее. Но в квартире не было никого – ни живого, ни мертвого. Не имелось и следов борьбы. Это была обычная квартира холостяка: однокомнатная, со скромной польской мебелью и легким беспорядком в виде заброшенных за двуспальный раскладной диван носков и лежавших прямо на полу книжек. На стене напротив дивана висел большой плоский телевизор. Сиреневые занавесочки с бахромой и сиреневая скатерка с вышивкой на низком овальном столике придавали комнатке уют. Что-то женственное в психологе явно было… Мы потерянно бродили по квартире, не зная, что предпринять дальше. Наконец, Оскар остановился перед огромным монитором навороченного компьютера.

– Федя, включи-ка ты нам эту машину, – устало сказал он. – Может, хоть там что-то ценное найдем.

– Там пароль, наверное, – вяло проворчал Федор, послушно включая компьютер. Вопреки его мрачному прогнозу экран монитора загорелся сразу. Появились надписи на английском, затем экран потемнел, и на темно-синем фоне возникла заставка: огромный белый смайлик. Смайлик ехидно улыбался, а надпись золотыми буквами под ним гласила:

«Ну что, выкусили? Ловко я вас провел?»

Мы с Машей сидели в комнате в ожидании очередной планерки. Оперативники уже приехали и закрылись в кухне, а Оскар все задерживался. Зато по телефону он пообещал жене – сообщить сразу две новости, одна из которых нам всем придется по вкусу. Пораженные неожиданной игривостью такого всегда серьезного человека, мы с Машей даже не пытались угадать, что это за новость. Зато со всех сторон обсасывали внезапное исчезновение психолога.