Первичный крик - Артур Янов

Я помню, как папа плакал в Д. Потом, после ухода из дома он часто показывал нам, как ему плохо, казалось, он постоян

но испытывал боль. В тот вечер я вернулась из детского лагеря, мне было десять лет, как раз перед тем, как узнала о разводе. Он сказал, что любит меня, выглядел печальным и хотел разделить между нами облигации перед тем как уйти. Но мама так и не вышла. Она притворилась, что нужна мне. Я чувствовала себя потерянной. Что‑то было не настоящим, может быть, все. Я не сказала им, что я чувствовала тогда. Я похоронила все, а потом стала жечь спички.

В конце сеанса я почувствовала головокружение и слабость. Я вернулась туда, в мое детство, немного, чуть–чуть — все бессвязно и какими‑то пятнами. Почему я так мало помню? Похоже, что на самом деле я никогда там не была.

Четверг

Сегодня было трудное начало — мне пришлось побороться, чтобы вспомнить, вспомнить то, что я, кажется, утеряла. Я начала впадать в панику — почему я ничего не помню? Как я могла этого не запомнить? Я растеряна; сначала я чувствовала так, словно это происходит со мной сейчас, а потом заблудилась как малый ребенок. Потом я позвала — я же чувствовала, что она меня держит. Но хотя она и держала меня, я не испытывала никакого удобства, только чувство одиночества, которое я ощущала до того, как она появилась. Я вдруг почувствовала, что отталкиваюсь руками. Я была, как ребенок в кроватке, который размахивает и толкается ручками. Я ощутила одиночество. Я действительно была там, в темном доме, где стояла моя кроватка. Я лежала в ней — одинокая маленькая девочка. Мне очень хотелось, чтобы пришла мама, но я не могла ее позвать. Тогда я поняла, что не звала ее и тогда, когда и в самом деле была младенцем. Я тихо лежала, чувствовала сильную печаль и плакала. Потом мне стало холодно, и я свернулась, как плод в чреве матери, чтобы согреться. Потом я внезапно почувствовала, что проваливаюсь в пустоту. Я плыла в пространстве, испытывая дикий страх. Я боялась, что упаду, ударюсь обо что‑нибудь и больно ушибусь. Мое тело, все еще свернутое в клубок, начало извиваться и сокращаться — я то сгибалась, то разгибалась. Я не понимала, что это такое, но ощутила страх,

начала сопротивляться и кричать. Наконец, я почувствовала, что сжалась в комок на маленьком пятачке. Вокруг я чувствовала стены. Я испугалась, что мне будет больно, если я стану протискиваться сквозь них. Но когда я все же выбралась наружу, то поняла, что родилась, и что все прошло хорошо. Я дернулась еще раз, окончательно выбралась наружу и ощутила вокруг себя прохладный воздух. Тело мое немного распрямилось. Я чувствовала себя счастливой и страшно утомленной. Я родилась! Я чувствовала себя так, словно узнала все о той вещи, о которой я ничего не должна была знать. Как будто я познала то, что можно только вообразить. Арт[7]сказал, что я корчилась пятнадцать минут, а мне показалось, что прошло не больше пары минут. Это какая‑то фантастика.

Я ясно увидела все свои страхи — страх высоты, падения, океана. Я выглянула в окно и осмотрела кабинет. Все выглядело совершенно другим, как будто со всех вещей сняли слои мутной пленки. Я уходила из кабинета в превосходном настроении.

В этот вечер, слушая музыку, я начала плакать. Я чувствовала, как грустно было папе — как плохо было им обоим — и какой грустной девочкой была я сама. Я попыталась нарисовать маму. Я видела, как она сидит за пианино, но лицо ее растворялось в жуткую маску из какого‑то комикса. Я пытаюсь увидеть ее сейчас, но вижу только ее расстроенное утомленное лицо, каким оно было двадцать лет назад. Мне страшно, я только теперь поняла, какой больной и жалкой она была.

Пятница

Я начинаю с того, что смотрю на маму, сидящую за пианино, как я смотрела на нее вчера вечером. Но опять вижу, как ее лицо расплывается в страшную маску. Я не могу удержать образ и все же смотрю на него. Потом я вижу ее в возрасте тридцати лет. Она смотрит на меня. Скосив глаза, в них паника и страх преследования. Я кричу: «Она сошла с ума!» Я кричу и кричу. Она сумасшедшая и ненастоящая. Маска. Ее не было в

моем детстве, потому что она сумасшедшая. Ей приходилось все время двигаться, все время перемещаться, чтобы не сойти с ума. Наверное, она начинала сходить с ума, когда ей приходилось оставаться дома со мной и с сестрой. Бедная мама. Внезапно я снова стала маленькой. Я стою и смотрю на мою семью. Папа грустен. Мама сошла с ума и объята страхом. Сестра злится, и каждый из нас страшно одинок. Я постаралась, чтобы всем стало лучше и принялась плясать и смешить их. Я была смущена, я была слишком мала, чтобы что‑то понять. Они были жалки и испуганы; они не могли ничем помочь маленькой девочке. Я кожей чувствовала мамино помешательство. Я понимала, что она притворяется. Она думала, что поступает «как здоровая», делает «нормальные» вещи, что она в полном порядке. Вот что сделало с ней все ее лечение. Я кричала и звала сестру, которая тоже старалась. Чтобы все было нормально, она притворялась и играла.

Суббота

Сегодня у меня нет никаких детских воспоминаний, поэтому я рассказываю о своих странствиях на кислоте. Первые два были веселыми, экстатичными, таинственными, совершенно нереальными и очень яркими зрительно. В течение трех месяцев между первым и вторым путешествием я начала принимать амфетамин и кодеин в болыпихдозах. Когда я в третий раз приняла кислоту, то это не принесло мне счастья, мне стало плохо, а я‑то хотела, чтобы мне стало лучше. Я боялась принимать кислоту в одиночку, но сделала это. В первые два часа все было также, как и в те два путешествия. Меня навестили какие‑то друзья, но потом они ушли. И когда они ушли, то я начала испытывать тревогу. Я пыталась вспомнить, почему я боялась принимать кислоту в одиночку, но от этого только еще больше терялась. Я не могла припомнить, что такое кислота. Я вообще не могла вспомнить ничего реального. Галлюцинации стали страшными и подавляющими. Они захлестывали меня. Минуты казались бесконечными, часы начали таять. Мой разум отказывался работать. Я не могла даже вспомнить, кто я такая. У меня не осталось в жизни никаких ориентиров. Я сходила с ума,

понимая, что никогда больше не вернусь в реальный мир. В ужасе я вдруг поняла, что еше могу пользоваться телефоном. Я позвонила сестре и попросила ее придти ко мне. Я испытала такое облегчение, когда услышала в трубке ее «реальный» голос, что «собралась» немного к ее приходу. Остальное путешествие было попеременно то веселым, то грустным, но я знала, что никогда не стану прежней после этого безумия. В течение трех недель после этого, принимая большие дозы метедрина и кодеина, я просыпалась по утрам в тяжелой депрессии. Целыми днями я валялась на пляже, получила солнечные ожоги, и продолжала чувствовать невыносимую депрессию. Я пришла к матери, начала истерически плакать и задыхаться, судорожно хватая воздух. Она дала мне какой‑то транквилизатор, от которого я уснула. Проснулась я все еще плача и слишком глубоко дыша. У меня началась гипервентиляция. На следующий день мать повезла меня в нейропсихиатрический институт калифорнийского университета в Лос–Анджелесе. Со мной поговорил врач, специалист по кислоте. Он уверил меня, что я на самом деле ничем не больна, но слишком сильно реагирую на лекарства и на кислоту. Если я перестану все это принимать, начну вести нормальный образ жизни, то со мной точно все будет в полном порядке. Он отпустил меня, назначив дозу мелларила, которая свалила бы лошадь и посоветовал мне как можно скорее вернуться на работу и все время находиться среди людей. Все, что он сказал, еще больше отвлекло меня от реального чувства, помогло мне закрыть их, когда они уже были готовы всплыть на поверхность и быть испытанными мною. Но я смогла собраться, придти в себя, подавить чувства, чтобы вернуться к нормальной жизни.