Страсть в живописной технике - Анна Владимирова

Я боялась. Боялась, что опасения отца о возможном срыве Дэйрана оправдаются.

Сама не заметила, как большую часть палитры заняла «гусеница», выдавленная из тюбика с черной краской.

Я сплющила ее лакированное тельце мастихином и задумалась.

Отец говорил, что Дэйран много всего вынес.

Но никогда еще на его глазах не присваивали его женщину. Каково это видеть, как другой обнимает меня, держит за руку, получает поздравления с помолвкой.

Рядом с черным лег кружок ярко-красной краски.

Или я себя накручиваю? Он же говорит, что все видит и понимает, сам же не дал мне наделать глупостей сегодня.

Вот так: черный и красный. Цвета, которые правят сейчас моей жизнью.

Максимальный контраст опасности и умопомрачительно яркая страсть.

– Уак-уак! – подал голос Джиджи.

Я улыбнулась:

– Это Эрик так разнообразил твой словарный запас? И что бы это значило?

Медуза ластилась ко мне, сидя на сгибе локтя и с жадностью ловила каждое движение на палитре.

– Соскучился?

Джиджи зажурчал что-то крайне возбужденно, жестикулируя лапками.

– Неужели тебе так не понравилось готовить? – рассмеялась я. – А кто довольно закатывал глазки от печеного кальмара?

Глазки Джиджи закатил снова, заставив меня на миг обо всем забыть и рассмеяться.

Но стоило перевести взгляд на палитру, и я вздрогнула.

Конечно, может переборщила масла. Но черный с жадностью вцепился в ярко красный, и теперь в месте их соприкосновения расползалось пятно цвета крови.

Я так и не притронулась больше к картине и краскам. Сидела и задумчиво растирала «кровавое пятно» в пальцах под сосредоточенное пыхтение медузы. Джиджи пытался понять, с чего вдруг меня так озадачили просто испачканные пальцы? То и дело брезгливо пробовал кляксу на вкус, потом заглядывал мне в глаза и что-то журчал с серьезным видом. Может, советовал ее лучше приправить?

Когда в окно заглянула Лилит, палитру, брошенную рядом на стуле, затопило черным.

Все со временем выцветает – страсти и страхи, так какая разница? Стоит ли приносить себя в жертву? Или все же лучше прожить свою жизнь так, как хочу я?

У нас с Дэйраном теперь была одна жизнь на двоих. И принадлежала она кому угодно, только не нам. Шайке улыбающихся «людоедов» и их леди, играющих жизнями сотен людей, как фантиками. Подул ветер – унес фантики.

…и зазвенел стеклами на окне, вырывая меня из задумчивости.

За спиной тихо зашелестела дверь и послышались шаги. Потом последовал расслабленный выдох, и меня заключили в тесное кольцо рук, а шеи коснулись теплые губы.

– Не спишь… – хрипло прошептал Дэйран и зарылся носом волосы.

– Знаешь, чего хочу? – прикрыла глаза, откидываясь назад. – Забрать тебя и сбежать отсюда.

Он напряженно замолчал, а меня вдруг накрыло ощущением, словно все повторялось: снова была ночь… он прижимал меня к себе… и не мог ничего обещать.

– Даже не думай, – зло процедила, с силой сжимая пальцы вокруг его запястий на моих плечах. Догадка поразила до глубины души!

– Что? – недоуменно прошептал он, отстраняясь, и я развернулась к нему.

Дэйран так и не снял костюм, и, очевидно, как только смог, сразу же поднялся ко мне.

– Я нигде не останусь и никуда без тебя не побегу, понял? – обхватила его ладонями за шею и притянула к себе: – Убью, если попытаешься снова устроить мою «счастливую» одинокую жизнь!

Он сначала сдвинул брови и раздул возмущенно ноздри, потом его губы дрогнули в недоброй усмешке:

– Какая умная девочка мне досталась, – процедил он. – А что ты мне предлагаешь делать, Леа? Бросить тебя этой военной своре на съедение!? Или отдать Райану?!

Значит, я была права. Снова что-то выдумал, чтобы вытащить меня, но не был уверен, что спасется вместе со мной!

– Мне. Не нужна. Свобода. Без тебя! – прорычала, глядя ему в глаза.

Ну почему?! Почему все повторялось?! Почему выбор в пользу жизни выглядел таким эгоистичным и неправильным, но таким желанным?!!

Он порывисто сжал меня в объятьях, подхватил со стула и понес к матрасу.

– Я люблю тебя… люблю… – шептала ему в губы.

Жизнь рванулась в нашу реальность, спертую от затхлого запаха страха, пронеслась свежим ветром, давая новый глоток. И им хотелось захлебнуться, чтобы он навсегда остался в легких! Он, а не парализующая безысходность!

Но Дэйран заставлял дышать. Горячо, часто, жадно, срываясь на стоны и всхлипы. И делил их со мной, забываясь. Его нежность снова вытопила все страхи из души, оставив лишь чувство вибрирующей пустоты.

– Два раза в сутки, Дэйран, – прошептала я, лежа на его груди и тяжело дыша. – Мне нужно принимать тебя два раза в сутки… одного раза мало.

Он рассмеялся, а я вывернулась из его рук и села, скрестив ноги. Свет от уличного фонаря расчертил матрас на две половинки, запнувшись о раму окна, и теперь я сидела на одной из них, а Дэйран лежал на другой.

– Мне очень тяжело было гадать полдня, что произошло, и что ты думаешь обо всем этом? – сказала серьезно.

Он глубоко вздохнул и болезненно поморщился:

– Мне нужно было срочно «подчищать хвосты» после общения со своим информатором, потому что Вайс, я уверен, бросился сканировать мои сеансы связи, как только дал мне сторонние коды доступа, – устало прошептал он. – Я не мог не подключиться к ним сразу, если мне нечего было скрывать. Но боялся не успеть…

Я затаила дыхание: все же поступила правильно, не мешая ему и не приставая с расспросами

– …Черт, – выпалила зло, сжимая пальцы в кулаки, но он тут же увлек меня на свою половинку.

– Все хорошо, – прошептал на ухо.

– Надо было дать этому Файвишу выложить эту чертову запись в сеть! – в сердцах прорычала я. – Может, Райан отказался бы тогда от меня!

– Хм, а чего ж ты его тогда так бросилась защищать перед генералом? – усмехнулся он над ухом.

– Я не… – начала было возмущаться, но он тут же перевернул меня на спину и заглянул в глаза, усмехаясь:

– Мне нельзя позволить, чтобы репутация Вайса сейчас дала трещины, Леа, – огорошил меня.

– Почему? – выдохнула изумленно.

– Это задание президента, – прозвучало еще более обескураживающее. – И плата за то, что я сейчас рядом с тобой.

Не знала, что сказать, и хватала ртом воздух, как рыба: защищать репутацию ненавистного соперника!

– Ты защищаешь Райана? – прошептала, не в силах уложить это в свою голову.