Людовик XIII - Екатерина Глаголева

Мать и беременная жена Шале приехали в Нант, чтобы попытаться спасти сына и мужа. Госпожа де Талейран посылала королю письма, прося смилостивиться: ее сын служил Людовику с восьми лет, получил раны под Монпелье и Монтобаном, доказав свою преданность монарху…

Между тем Гастон, узнав об аресте Шале, хотел бежать, но было слишком поздно: все дороги перекрыли, и председатель парламента Ле Куанё, один из фаворитов герцога Анжуйского, посоветовал ему покориться. Людовик XIII лично допрашивал брата шесть раз в присутствии матери, Ришельё, Шомберга и Марильяка. Гастон не подписал протоколы допросов, но и в таком виде они служили достаточным основанием для осуждения Шале. Принц, не скрывая своей вины, сдал всех, кому обещал защиту и покровительство. В благодарность за чистосердечное признание король пожаловал ему титул герцога Орлеанского, владение графством Блуа, 560 тысяч ливров ежегодного пенсиона и еще 300 тысяч ренты при условии женитьбы на мадемуазель де Монпансье. Невесту с матерью срочно вызвали в Нант, а жених, предоставив Ле Куанё улаживать все дела с Ришельё, отправился с приятелями на мальчишник в Ле-Круазик верхом на мулах и ослах без седла, «как цыгане».

Пятого августа Шале, заключенный в Речной башне, мог видеть из своего окошка огни, мерцавшие в зале Малого дворца, где праздновали помолвку принца. На следующий день подписали брачный договор, и кардинал Ришельё совершил свадебный обряд в церкви при монастыре ордена минимов. По свидетельству Буа д’Энмеца, «такой унылой свадьбы еще не было видано. На Мадам было платье из белого атласа и жемчуга, одолженные обеими королевами. На Месье был ношеный костюм. Во весь день не слышно было ни скрипок, ни музыки». Однако Малерб писал Ракану, что «весь двор охвачен радостью», а больше всех королева-мать.

Утром 19 августа Шале вызвали в зал суда и велели встать на колени. Марильяк зачитал приговор: виновный в оскорблении величия, он будет обезглавлен и четвертован, его наследники лишены дворянства, а имущество конфисковано. По обычаям того времени приговор должен был быть приведен в исполнение в тот же день.

Людовик, не любивший присутствовать на казнях, собирался покинуть город. Как только он переехал крепостной ров, к нему бросились две женщины, мать и жена Шале, и упали перед ним на колени. Людовик пообещал им, что граф умрет как дворянин; это значило, что его не четвертуют, а только отрубят голову.

Казнь была назначена на шесть часов вечера. Легкомысленный Гастон, словно не понимая всей серьезности происходящего, решил «спасти» человека, которого из-за него отправили на смерть: его сообщники выкрали палача. Тогда секретарь суда отправился в тюрьму и нашел там висельника, согласившегося выкупить собственную жизнь ценой грязной работы. Но в любом деле есть свои профессиональные секреты: меч, который никто не подумал наточить, оказался тупым; первый удар лишь сбросил Шале с плахи на помост, и палач-недотепа принялся бестолково тюкать несчастного по шее. Стоявший в первом ряду зрителей бочар бросил ему долото. До двадцать девятого удара страдалец еще кричал, и только после тридцать четвертого его голова была отделена от туловища.

Однако в деле о заговоре еще не была поставлена точка: главным виновным считался д’Орнано. Судьба избавила его от плахи — 2 сентября он скончался в Венсенском замке вследствие задержки мочи. Недруги кардинала возвели на него обвинения в отравлении, но это была сущая нелепость, так что даже оправдываться не стоило. Со смертью маршала расследование можно было прекратить, иначе обвинения коснулись бы королевы Анны, принцев крови и представителей иноземных держав. Душой заговора была герцогиня де Шеврез, супруга пэра Франции, тоже не подлежащая суду в силу обладания привилегиями. Людовик мог только отправить ее в изгнание, а потому велел ехать в Пуату. Однако непокорная герцогиня, обозвав короля «дураком и бестолочью», а кардинала «олухом и наглецом», отбыла в Лотарингию, которая тогда была заграницей.

Десятого сентября в Париже состоялся Большой совет. Позади кресел короля и королевы-матери расположились Ришелье, Марильяк и другие министры; принцы, герцоги и прочие члены Совета расселись вдоль стен. На середине зала поставили складной стул для Анны Австрийской, на котором было неудобно сидеть; к моральным мучениям королевы добавились физические.

Секретарь зачитал показания Шале, в которых говорилось, что он действовал по личным директивам королевы и герцогини де Шеврез. Присутствующие пришли в сильное волнение. Анна отвечала, что ничего не знала о заговоре и не отдавала приказов преступникам и клеветникам. Тогда огласили признание Гастона, что супруга его старшего брата несколько раз за три дня просила его не вступать в брак.

— Вы собирались замуж за моего брата, сударыня? — спросил Людовик некогда горячо любимую жену.

— Не слишком бы я выиграла от подмены! — гордо отвечала королева.

В конце концов король постановил, чтобы из протоколов изъяли все документы, касающиеся королевы, полагая, что она получила серьезный урок. Следом слово взяла королева-мать, чтобы призвать невестку жить так, как жили все королевы Франции, пообещав любить ее и наставлять, чем она прежде пренебрегала.

Мария Медичи торжествовала: осуществив давно задуманный план, она полностью уверовала в безраздельность и безграничность своей власти, поскольку сын по ее указке безропотно удалил от двора всех несогласных. Это вовсе не значило, что между матерью и сыном возникли доверительные отношения. Преданный женой и братом, Людовик чувствовал себя как никогда одиноким. Ему нужен был человек, которому он мог бы доверять, не опасаясь удара в спину. И таким человеком оказался Ришельё — кто бы мог подумать! Враги кардинала, желавшие его свалить, невольно укрепили его позиции.

Обладая проницательным умом, широчайшими познаниями и железной волей, Ришельё не мог похвастаться крепким здоровьем: он страдал от мигреней, нарывов, геморроя, да и психика его была расшатана: утверждают, что его преосвященство иногда воображал себя лошадью и бегал на четвереньках вокруг стола, издавая ржание. Когда кардинал бывал серьезно болен, заседания Совета проводились у его постели. Если на них присутствовал король, для него ставили кушетку: согласно этикету лежать в присутствии монарха разрешалось, если возлежал он сам. Под предлогом нездоровья Ришельё уже неоднократно подавал прошение об отставке, но король регулярно его отвергал. Впрочем, можно предположить, что главный министр нуждался в письменном подтверждении королевского благорасположения. В 1626 году Ришельё уже дважды, в мае и июне, просил позволить ему удалиться от дел, 14 августа он подал третье прошение, на которое Людовик ответил, что «никого не любил больше его и никому не доверял в большей степени».

Чтобы драгоценная жизнь королевского министра не подвергалась угрозе (стало известно, что на кардинала готовилось третье покушение), Людовик отдельным распоряжением от 27 сентября позволил ему иметь личную гвардию. Помимо пятидесяти аркебузиров, присланных королем, Ришельё нанял еще 30 гвардейцев. У него имелись на это средства: с января 1626 года король стал выплачивать ему ежегодную пенсию в 60 тысяч ливров. В каждой резиденции Ришельё отводилась особая комната для капитана гвардейцев. Охрана должна была постоянно находиться при кардинале во всеоружии; только являясь в Лувр, он должен был оставлять гвардейцев за воротами. Гвардейцами кардинала называли только конную роту, набранную из тщательно проверенных людей по надежной рекомендации. Претендент должен был быть не моложе двадцати пяти лет и отслужить не меньше трех лет в армии. Когда кардинал подбирал достойного командира для своих гвардейцев, Ахилл д’Этамп де Валансе поклялся честью, что его преосвященство не найдет никого храбрее господина де Кавуа, которого некогда сам пронзил шпагой на дуэли. Офицеры были по большей части бретонцы, тогда как королевских мушкетеров поставляли Гасконь и Беарн. Личная охрана Ришельё первой облачилась в униформу — красный плащ-пелерину с белым греческим (четырехконечным равносторонним) крестом спереди и сзади.